Горящие сосны

Странно, ему казалось, что он слышит свой голос как бы доносящимся издалека. Он долго не мог понять, в чем тут дело, все же время спустя вспомнил, как в одну из встреч Антоний укоризненно сказал ему, что душа у него раздвоена: если одна ее часть способна подвинуть к Добру и к сеянью благости, то другая окунулась во тьму, влекомая бесами к погублению. Божий человек был неприятен Гребешкову, и он не хотел бы думать о нем. Но мысли — надо же!.. — все возвращали к Антонию. Зачем? Для чего?.. Разве можно что-то изменить? Конечно же, нет. Да он и не стремился к этому, вполне удовлетворяясь тем, что есть. Только теперь его осенило, что он, противно тому, что полагал о себе, остро, почти болезненно завидует Божьему человеку, его уверенности, что совершаемое в земном мире есть лишь малая часть того, что происходит где-то еще, незримое обыкновенным человеческим разумом. «Да что же это такое! — чуть ли не возмущенно спрашивал у себя Гребешков. — Для чего я тянусь к тому, что раньше меня и вовсе не трогало?»

Он не знал, что в его душе шла борьба двух чуждых друг другу сил, но, если бы даже знал, не прислушался бы к этому. Он жаждал тишины, ведь ему осталось так мало… Но живущее в нем не давало такой возможности, отчего он чувствовал все более накапливающееся раздражение, а когда сделалось невмоготу держать себя в руках, зло выругался, и тут же услышал голос, который вроде бы принадлежал ему, но почему-то не хотелось верить в это; и сказал голос почти торжествующе, когда в обшитом белым стеклом узком окне порвался лоскут света, разлетелся в клочья, а потом тьма обволокла землю:

— Ты наш, и мы заберем твою душу, когда она избавится от надоевшего тебе тела.

— Почему вы решили, что оно надоело мне? — с недоумением спросил Гребешков.

— А разве нет? — насмешливо ответил голос. — Ты всегда отличался ненасытьем, отчего твои мысли проникали в черную бездну и вершили потребное нам. Вспомни несчастного человечка, жившего под мостом. Вспомни его отца. Разве ты смог бы один, без нашей помощи, разделаться с ними? Молчишь?

— А что я должен говорить? Оправдываться? Перед кем? Не забывайте, я пока хозяин здешних мест, вот кликну служек, и они прогонят вас.

— Не спеши. Дом пуст. Служки разбежались, прослышав о том, что ты ждешь гостей. Даже Секач ушел. Знаешь, где он нынче?

— Не знаю. И не хочу знать.

— Может, ты и прав. Но ты еще встретишься с ним. А пока прощай. Гости, кажется, уже приехали…

Стало тихо. Слышно было, как звякнула электрическая лампочка под потолком, зажегшись. Интересно, кто включил свет, коль скоро все служки разбежались?..

Гребешков сидел в том же кресле и с напряженным вниманием, в котором, впрочем, не угадывалось и малейшего страха, хотя ладони рук вспотели, смотрел на дверь. Долго никто не появлялся, стало скучно. «Они что, испугались?» Мысль была чуть ли не спасительная, только теперь он не нуждался в ней. И тогда в кабинет вошли те, кого он ждал.

— Наконец-то! — усмехнулся он. — А то я подумал, что вы заплутали в лесу.

Как раз в эту пору Секач брел по тайге, держась морского обережья, ничего не видя перед собой, как если бы вдруг ослеп; перед мысленным взором все маячила старуха, которая назвалась его матерью; он не знал, почему она преследовала его уже не первый день. Добро б еще, если бы он сам желал встречи с нею, но он и думать не хотел о ней, только, кажется, это теперь не зависело от него. Он уже имел дело с бесенятами, облюбовавшими себе место близ Синего Камня. Как-то приходил сюда и говорил с ними и намеревался втянуться в их игру, но они, смеясь, сказали, что еще рано, надо подождать… А чего ждать? Уж лучше бы он тогда остался с ними, зато теперь ему было бы спокойней, а то мучает заноза: бросил хозяина именно тогда, когда понадобился бы ему, а при необходимости мог бы и защитить. Мог ли?.. Что же получается? Он как бы предал хозяина. А такого с ним еще не было. Всякое случалось, но в предательстве его никто не мог обвинить. И вот теперь… И вдруг он догадался: «Конечно, это бесенята сделали так, чтобы я спознался с еще одним земным грехом. Ах, сатанинское отродье, чтоб вам бошки пооторвало!» Стоило так подумать, как он услышал что-то сходное с движением прибрежного песка, когда гонимая морским ветром упругая волна накатывает на круглые окатыши, а потом стаскивает их во взбулгаченную воду, шелестящее что-то, постанывающее; он услышал и сказал недовольно:

— Веселятся бесенята! Довели мужика до ручки, а теперь веселятся. Довольны, значит.

Он подошел к Синему Камню, в котором, по слухам, обитал дух старой колдуньи, и опустился на землю и, ощутив на сердце незнакомую ему хлесткую радость, постарался сказать несвычное с его сутью: «Ты где, мать? Вылазь давай! Неча!..» — но сказал другое.

— Эй, старая ведьма, — сказал он. — Подь ко мне!

И опять услышал шелестящее что-то, постанывающее, но теперь различил еще и слова. И спросил некто:

— А ты уверен, что она здесь?

— Где же ей быть? — буркнул Секач недовольно.

— Старуха исхитрилась, прорвала наше остережье, подалась в убег. Невесть где ныне погуливает, лукавая.