Горящий рукав

Замер. В ответ – тишина! Ошибся? Подавляя нерешительность, пихнул дверь. Оказалась незакрыта… Попал! Отец долго оставался в той же позе, словно не заметил меня или заметил, но не придал большого значения, – решил додумать, не отвлекаясь, свою большую и главную мысль до конца. Потом все же повернулся, весело и изумленно вытаращил глаза.

– Как ты меня нашел?!

– Ведь ты же мне рассказывал, – усмехнулся я (в тот год я в основном усмехался).

– А, да! – шлепнул ладонью в лоб, плавно переходящий в сияющую лысину. -Ну? -подошел ко мне, взял за плечо. – Раздевайся! Есть хочешь? Давай!

Чтоб я не поставил сразу в лоб главный вопрос, он бурно двигался, выдвигал ящики тумбочки, из одного вынул сковороду В другом по выпуклому фанерному дну с грохотом катались после рывка четыре грязных яйца в опилках и засохшем курином помете. Воткнул вилку плитки, спираль налилась огнем и словно бы увеличилась. Поставил мятую алюминиевую кастрюльку. О край ее кокнул по очереди яйца.

Разведя скорлупу, выпустил скользкое содержимое.

– А, да! – вспомнив, схватил большую ложку, стал шерудить ею в кастрюльке. – Новый рецепт! Мягкая яичница! – объявил, торжественно подняв ложку, измазанную желтком.

Слишком быстро все делает! – мучаясь, чувствовал я. Понимает, что встреча сына с отцом после долгой разлуки важна… но не имеет терпения ее проводить. Быстрее, быстрее!.. Чтобы что? Чтобы я сразу уехал и не мешал ему думать, не отвлекал его? Или чтоб я в этом рое дел не нашел даже щелки, чтобы задать главный вопрос – как он думает жить, вернее, как он уже живет? Я стоял неподвижно, глядя на эту суету, опять же внутренне усмехаясь: столь бурной энергии надолго не хватит! И когда четыре ярких, свежих яйца превратились в маленькую горелую кучку, отец сник. Почесал висок грязной ложкой.

– Эх, да! – радостно подскочил на табуретке. – У нас же ат-личную столовую открыли! Пошли!

Вместо пальто он надел ватник с подпаленным рукавом (дожил!). Я снова надел пальто. "Куда идем? Все равно же вернемся сюда, и напряг вернется, никуда не денется. Ну ладно – выйдем, хоть это и бессмысленно. Эх, отец, отец!"

Похрустев замерзшими лужами, вошли в пустую неуютную столовую.

Толстая женщина с грязной марлей на голове выскребала из огромной кастрюли пригорелое.

– Все уже! – Она зло повернулась к нам. – Раньше надо было приходить!

– Как?! – Отец удивленно вытаращил глаза.

– Не понимаете русского языка? Уходите, закрываемся!

Она демонстративно отвернулась. И так она разговаривает с директором селекционной станции! Неужели и все остальные так разговаривают? Ну да. Недавно приехал, никого еще не знает тут. Мне стало жалко отца.

Мы вернулись обратно, молча сидели под тусклой лампочкой. Отец, вздохнув, выскреб свою "яичницу" в мусорное ведро. И мы снова молчали. Да, скромно принимает отец сына после долгой разлуки!

"Блудный отец" не расщедрился при встрече! Да и нечем встретить – ничего тут, видно, и нет!

Отец и сам чувствовал это и по привычке своей сильно морщился, что означало у него мучения и размышления. Хотя, как позже я понял, он мог в это время думать о чем-то абсолютно своем – например, о заложенных в полях опытах. Но в этот раз ситуация действительно требовала какого-то разрешения: ведь не для того я так долго ехал, чтобы с ним молчать.

– Сейчас! – Он хлопнул меня по колену и куда-то стремительно вышел.

Через некоторое время я услышал его голос – ослабленный одной или несколькими перегородками, слов было не разобрать, – но интонация такая была, что сразу ясно: он с женщиной разговаривает. Вот оно – то, ради чего я приехал… но как не хотел бы я, чтоб это состоялось! В следующий раз… хорошо? – заклинал я судьбу. После паузы ответил женский голос – глухой и, как я понял, специально приглушенный. Совещаются? Сейчас придут? Я подскочил к круглому зеркальцу на стене, плевал на ладошку и приглаживал чуб. Тяжелые скрипучие шаги в коридоре. Один идет? Сердце вдруг наполнилось горячей благодарностью. Понимает мою стеснительность! И сам он такой же! "Но каково той женщине: стеснительный, но черствый отец решил ее не показывать. Каково ей?" – и такая вдруг мысль появилась. Со скрипом отъехала дверь, и отец, слегка смущенный, вошел.

– Вот, – пробормотал он и поставил на столик миску, накрытую тарелкой.

Я сидел молча и неподвижно. Но в душе бушевала буря, переплетение самых противоречивых чувств. Отец явно не хотел ничего говорить больше, кроме "вот". Но я чувствовал, что та, пославшая миску, надеялась на большее. И сейчас с трепетом прислушивается – и тишина угнетает ее. Эта стеснительность отца – такую я ощущал и в себе тоже

– переходит в жестокость, в отрицание слишком бурных чувств, нарушающих равновесие. "Вот" – и все, а сами дальше разбирайтесь, но не слишком бурно. Так и надо! То был один из уроков отца: Держи оборону, а не то жизнь растерзает тебя!

Но и одной той миски было достаточно, чтобы вызвать у меня взрыв эмоций. Миска была нарядненькая, зеленая, с желтой белочкой на боку