ГориславаПовести

— …Молилась я, молилась, чтобы сожитель съехал нибудь-куда. Бог книги умные писал, время на них затрачивал, а мужик их пином пинал. Сожитель винным молякой был. Ни щепотью, ни двумя пальцами — всей пятерней стакану молился: загребет ручищей и одним махом в рот. А в двух пальцах Божество и Человечество заключено. Святое писание непреклонно… Я тихомолком в жизни живу. Сгребли меня перед войной, в большое село привезли. Говорят в большом казенном доме: что, Мавра, днем монашишь, а ночью ногами машешь? Укорили, что со смолокуром слюбилась. Чего мой малый грешок перед большими людскими грехами значит? Обыскали меня, нашли святые письма. Допрашивали — книгой церковной по голове били: из глаз, как из поддувала, искры сыпом летели… За главную таежную староверку меня посчитали. Приказывают: ходи мимо сельсоветских окон, на виду будь.

В войну на лесоповал отправили. Катаю бревна — молитвы твержу. За веру свою и на дорстрое побывала. Помню: вода валом шла. Барак наш кругом обтопило. Змеи, ящерицы на нары заползли. Зайчишки в артельном котле спрятались. Воды весенней дополнище. Ветры студеные секут. Простыла. Пожевала репное семя, помолилась на восток. Гляжу: остяки на двух обласках едут. Вызволили.

Долго меня начальники трясли, большую надсаду в грудях и в голове сделали. Начальники-то при наганах, при ремнях кожаных. Подзатыльников отпускали больше, чем слов. Совсем хезнула здоровьем. Красные прутики грызла, марьин корень пила, подорожник жевала. Хожу, шепчу: Богородица, заступись. И сделала она мне отпущение греха малого. Словно легким ветерком благие слова нанесла в уши: блудница да будет целомудренной. Обо мне пеклась. О ком еще?.. Ой, что это я заболталась — свинья не кормлена.

Отшельница сгребла в охапку крапиву, пошла к стайке, заваленной от двери бревнами и досками — новой данью деревушки. По шаткой лестнице Мавра взобралась на крышу стайки, принялась сбрасывать в дыру даровой корм. Громко возвестила сверху:

— Сынку Витеньку из тюрьмы жду. Четвертый год не колю свинью… дикая она у меня, приходится взаперти держать. Прошлой осенью выскочила, негодница, и давай все подряд рылом валить. Насилу ноги от нее унесла.

Хозяйка перебросала крапиву, опустилась на землю. По лестнице поднялся я. В отверстие, выпиленное в крыше ножовкой, лился веселый свет и освещал невеселое обиталище плоскобокой, остромордой свиньи. Она задрала длинную башку и угрожающе хрюкнула.

— Свинушка моя постуется, — пояснила отшельница. — И коровка моя пост соблюдала. И овечки. Я их осиновой корой кормила — шерсть лучше. И свинушка осину грызет. Опускала ей раз ведро с пойлом — она меня чуть к себе не сдернула. Схрумкала бы, ей богу схрумкала.

Поверил в предположение отшельницы.

Длительный пост довел затворницу до изнеможения. Она пожирала меня голодными, дикими глазами, успевая хищно перемалывать клыками сочные стебли пыльной крапивы.

Мавра делилась печальным открытием в кормлении кур:

— Лет восемь назад перевелись у меня хохлатки. Не ведала, что их свинячьим мясом кормить нельзя. По народу много жила, вроде все слышала, но про это не знала. Ростила когда-то и гусей. Перед Пасхой сама постовалась и гусей в строгости держала. Они уже на яйцах сидели. Сынка Витенька возьми да и помани их пшеничкой. Стоит перед ними, пересыпает зернышки с ладони на ладонь. Они бегом за ним. Да с гоготом, да ущипнуть норовят от злости. Остудили яйца, гусяток не вывели… Сынка, сынка, горе мое едкое. Неужели помру и тебя не увижу? Внушала ему: не тот богатырь, кто коня держит, тот, кто сам себя в руках удержать может. С вином схлестнулся, с шалавами. Закартежничал.

Спустился с лестницы.

— Теперь видел, что там за зверь? С ножом не подступишься. Придется сверху из ружья.

Зверь метался в ненавистной тесной клетке. Бился в дверь. Расшатывал ржавые перекошенные шарниры.

— Еще кушать просишь? Веди себя смирно, вечером новой крапивки дам, — разговаривала Мавра со свиньей через забаррикадированную дверь. — У меня овечки постящие. Грызут дудки у болота и не вякают, как ты.

— Коровы давно нет?

— Четвертый год пошел. И коровка была постящей. Мудрая: чужого теленка к вымени не подпускала. У других коров, случалось, с вымени капает. Моя накопит молока, придет — сдаст. Я ее не ласкала. Нечего поважать. Злилась, что мало кормила. Когда лягнет, когда боднет — стерплю, никогда не ударю. Одно время свинья охудела совсем. Не ест, борова просит. Напоила ее содой, аппетит на борова пропал. Чавкать стала.