ГориславаПовести

Пропавший без вести Парфен, видно, навсегда затерялся в просторах недавней войны, сгинул, как сгинула и сама война-кровопролитница. Деревенцы о нем и не вспоминали, будто и не ходил козырем перед ними зажиточник-хитрован.

По-прежнему разрывалась Матрена между колхозным и личным дворами. По-прежнему вечной течью струилась под боком деревни сплавная река. Густые надречные туманы порою так плотно забивали плес, раскатывались по травному забережью, что являли фантастическую картину незнакомого жития земли.

По заведенному обычаю природы в Ильин день обрушивалась ярая гроза с пугающими высверками молний и сокрушительными страшными громами. Иногда грозы зачинались с Петровок, тяготили, выматывали упорной продолжительностью. Никогда дектяревцы не слали небесам и иконам столько крестных знамений, как в пору июньско-июльских громопадов. Огнистые ветви затучных исполинских дерев летели наземь скоротечным каскадом.

В одну из гроз Матрена обмерла в огороде от великого открытия вечной тайны чрева. Под шерстяным набрюшником ощутила непривычную плотность живота. Сердце отозвалось частыми, сбойными ударами. Она ничего не сказала мужу, свекровке, полагая, что все это ей примерещилось. Но в пору сенокоса знала точно: подступает отрадная пора материнства. Медленнее стала летать над травами большая мужичья литовка, уже лились за спиною прокосы. Страшилась вспугнуть, изувечить надсадой зарожденное чудо. Матрена не брала в расчет мужа, забыла о нем. Думала, что это случилось по воле икон. Ведь было же в давние времена непорочное зачатие святой девы Анны. Шептала над травами: «Дура же, ох, дура была, когда нарочно надсажалась, катала толстенные сосны, за двух мужиков тянула веревку, поднимая матицу… Не зря я втайне молилась Троеручице. Вняла мольбе, вдохнула новую, пока невидимую жизнь».

Перед ледоставом свекровку свалила тяжелая болезнь. Ухаживать за ней пришлось недолго, без стона умерла в ветреную, ненастную ночь. Матрена на похоронах не надрывала над покойницей сердце, не терзала душу, как над другими деревенскими умерцами. Сейчас живое в ней подсказывало поберечь себя, не вызывать неистовые рыдания, не отягощать грудь. Скоро должна была оборваться долгая несуразица жизни, обрести смысл, отпущенное природой счастье материнства.

В буранливый март родилась двойня. Матрена крепилась изо всех сил, боялась потерять от боли сознание. Плотно стиснув зубами уголок полотенца, обмирала от колдовских медлительных рук деревенской повитухи. Не терпелось услышать первый вскрик. Рассеивался блеклый свет лампы-керосинки: избяное озарение первых минут жизни. Братики кричали наперебой. Они громогласным ором заявляли о появлении двух не лишних для земли ртов.

Заслышав плач, ошеломленный радостью отец хотел приблизиться к повитухе. Она шикнула на него и заставила выливать из чугунов в банную шайку теплую воду.

Принимая роды, телесатая баба без умолку сыпала словами: успокаивала, заговаривала боль. Когда благополучно удалось извлечь младенцев, свое тароторство переключила на них: «Ах, вы мои маленькие-удаленькие! Сичас мы вам пупешки ниткой шелковой перевяжем, да лишнее отрежем». Шустрым пальцем игриво задела у новорожденного промеж ножек. «…А вот энти пупешки мы перевязывать ничуть не собираемся, отрезать тем паче. Энти пупешки за милую душу девкам сгодятся…».

Сотворив вялую улыбку, родиха облизала сухие губы, попросила пить. Повитуха подала кружку клюквенного морса: «Выпей, милая, за появление близнецов». Крисанф, вылив из чугунов нагретую воду, сверлил глазами матицу, примеривался, куда вбить заранее откованный крюк для зыбки.

Мать ревниво оберегала малюток от прикосновения мужа. «Не смей с улицы подходить к зыбке… руки вымой, прежде чем брать крошек… Не гляди, не гляди — твоего тут ничего нет…» — «Хм! С ветру таких красавцев не принесешь. И нос мой и… пипетки. Одного в честь ихнего деда Парфеном назовем. Решено!». — «С кем решал-совещался? Будут они по-моему Петром и Павлом наречены — в честь святых правоверцев». — «Отыскались новоявленные апостолы. Им в будущем не проповедовать — хвосты быкам крутить придется да сено в лугах ставить».

Сломить упорное сопротивление жены не удалось. Апостолики жили-поживали в широкой зыбке. Дружно прикладывались к материной груди, и она часто путала — Петр или Павел сильнее теребит правую любимую сиську.