Горит ли Париж?

Он проводил Нордлинга до двери, попрощался со шведом за руку и вызвал фон Унгера. Хольтиц коротко объявил, что штурм Префектуры «временно откладывается». Затем он отправился в свою комнату, чтобы поразмышлять над только что содеянным.

6

Хвост самолета, находившегося в этот момент в 1200 милях от Парижа, почти лежал в покрытой рябью воде, плескавшейся у края затемненной взлетной полосы, которая пролегала вдоль скалистой крепости Гибралтар. В темной кабине самолета флуоресцентные стрелки приборов на панели зашкаливали, к немалому беспокойству пилота. Впереди было Средиземное море — черная угрожающая гладь в конце короткой взлетной полосы. В самолет было залито 950 галлонов горючего — больше, чем ему когда-либо приходилось брать на борт. Пилот, полковник Лионель де Мармье, знал, что самолет перегружен почти на полтонны.

Он разгонял оба двигателя до тех пор, пока подрагивающая стрелка не остановилась на отметке 2700 оборотов в минуту. Самолет задрожал. Мармье спиной чувствовал, как хвост машины слегка заносит. Температура двигателей медленно поднималась до 104, 113, 122 градусов. Мармье продолжал удерживать самолет, одновременно увеличивая обороты, насколько хватало смелости.

— Готов? — спросил он сидевшего рядом человека.

— Готов, — ответил тот.

Мармье убрал тормоза. Самолет на мгновение затрясся, а затем ринулся вперед по полосе. Мармье чувствовал, что перегруженный самолет плохо поддается управлению. Перед глазами проносилась черная взлетная полоса, с каждым мгновением приближавшая его к смертоносным водам Средиземного моря; 600, 800, 900 ярдов, а самолет по-прежнему отказывался подниматься. Теперь Мармье уже видел пенистые барашки стремительно надвигавшегося фосфорисцирующего моря — пройдено 1100 ярдов. Пилот сделал последнюю попытку и почувствовал, как машина медленно, как бы протестуя, поднялась над землей. Едва не коснувшись крыльями волн, Мармье удержал самолет в горизонтальном положении и стал набирать скорость. Затем медленно опустил закрылки и начал плавно набирать высоту. Через плечо он с облегчением увидел, как все дальше уходит громоздящаяся внизу черная масса Гибралтара. Лионель де Мармье вздохнул. Он только что совершил самый трудный взлет за свои 15 000 часов летного времени.

В отсеке за спиной пилота Шарль де Голль отстегнул ремень безопасности и потянулся в карман за сигарой. Молча нарушив распоряжение де Мармье, он сунул сигару в рот и закурил.

Де Голль сам распорядился об отлете вопреки советам своих помощников и английских хозяев. Самолет «Летающая крепость», уже второй выделенный для его перелета во Францию, пропорол покрышку при посадке в Гибралтаре. Чтобы перебросить по воздуху новую покрышку, потребовалось бы 24 часа. Узнав о задержке, де Голль заявил своим протестующим хозяевам: «Я вылечу в одиннадцать часов, как было запланировано, и отправлюсь в собственном самолете».

Сберегая драгоценное горючее для этого самого длинного из всех совершенных «локхидом» «Франция» перелетов, де Мармье направил машину на север мимо маяка на мысе Сан-Висенти в южной Португалии и далее вдоль португальского побережья. Впереди показался Лисабон — море огней в затемненном мире. Еще дальше, на северо-западной оконечности Испании, находился последний ориентир — маяк на мысе Финистерре. Оттуда он полетит почти строго на север, курсом 357°, вдоль окутанного тьмой, полного опасностей побережья оккупированной Франции, пока не встретится с ожидающим его у южной оконечности Англии эскортом королевских ВВС.

В неосвещенном и тихом пассажирском салоне помощник де Голля Клод Ги уставился на горевший напротив маленький оранжевый огонек. Удивительно, судьба его страны сейчас зависела от «сигарного окурка, светящегося в затемненном самолете».

7

20 августа

Первые лучи солнечного света только что прорезали небо, все еще затянутое облаками ночного ненастья. Тишина вновь окутала город. Казалось, ошеломленный и истерзанный Париж остановился в эти ранние часы воскресенья, 20 августа, чтобы сосчитать свои раны.

Для пробуждающейся столицы этот влажный воскресный день принесет хаос, контрасты и путаницу. Для немногих парижан это было лишь очередное воскресенье. На набережных Сены у Нотр-Дам, где накануне были самые тяжелые бои, несколько рыболовов уже проверяли мутные воды реки. Даже восстание не могло остановить нескольких элегантных ездоков от велосипедной прогулки на свежем утреннем воздухе по тенистым тропинкам Булонского леса.

В этот ранний воскресный час зыбкое перемирие, заключенное шведским генеральным консулом Раулем Нордлингом в 3 часа утра, сдерживало волну насилия, прокатившуюся в предыдущий день. И оккупантам, и оккупированным оно принесло краткую передышку, возможность взвесить последствия субботнего переворота.