Горит ли Париж?

Однако Крюгер звонил не ради этой шутки. Модель приказал ему собрать все имеющиеся в распоряжении 58-го корпуса танки и срочно направить их на помощь Хольтицу. Крюгер был вынужден признаться своему старому другу, что в этот августовский вечер у него не было в наличии танков. Из 120 тысяч человек и 800 танков, с которыми 58-й корпус начал кампанию в Нормандии, уцелела лишь горстка. Потерпев поражение, они в беспорядке отступали по пересеченной местности южнее Шантийи.

Крюгер сообщил Хольтицу, что как раз в это время его офицеры прочесывают прилегающие к городу районы в надежде найти бронетанковую технику, которую ему велено было прислать в Париж. К сожалению, признался Крюгер, в хаосе разваливающегося фронта он вряд ли сможет вовремя найти танки.

Оба замолчали. Крюгер спросил Хольтица, что тот собирается делать. «Не знаю, — ответил командующий Парижским округом. — Положение хуже некуда». Вновь наступила тишина, после чего друзья сказали друг другу: «Переломай себе шею и ноги». Это было старинное немецкое армейское выражение, означавшее «удачи тебе».

45

В сумерках надвигающейся ночи капитан Раймон Дронн увидел впереди неясно вырисовывающуюся надпись из трех слов. Она была на обочине той самой дороги, по которой 129 лет назад Наполеон Бонапарт возвращался домой из изгнания, с острова Эльбы. Надпись гласила: «Париж — Итальянские ворота».

Танки Дронна стремительно пересекли границы города и устремились в Париж. На какую-то долю секунды у рыжебородого капитана мелькнула мысль, что он выиграл гонку длиною в четыре года. Он был первым французским солдатом, вернувшимся домой, в Париж. За его спиной втиснутые в танки и полугусеничные машины бойцы небольшого отряда разразились восторженными криками.

Со всех концов площади Италии сотни парижан, поспешивших было в укрытие, заслышав лязганье гусениц приближающихся танков Дронна, теперь разглядывали эти непривычные силуэты скользящих по площади машин. Поборов замешательство, они вдруг поняли, что у этих солдат не было угловатых касок вермахта. Это были первые освободители Парижа.

«Американцы!» — вскрикнул кто-то, и при этом слове к машинам Дронна с прилегающих улиц, из всех подъездов хлынула бурлящая людская волна.

Пьер Кренес, корреспондент «Французского радио», пять дней назад отбитого бойцами Сопротивления у коллаборационистов, подбежал к первому же солдату, выбиравшемуся из головного танка Дронна «Шанпобер». Держа в руке микрофон, он радостно завопил: «А сейчас вы услышите голос первого французского солдата, первого простого французского солдата, прибывшего в Париж».

Сунув микрофон ошалевшему парню, Кренес задал первый вопрос, который пришел ему в голову в этот торжественный момент: «Откуда вы?»

— Из Константинополя, — ответил рядовой Фирмиам Пирлиан.

Почти час радио передавало безумную смесь из сообщений с мест, слухов и патриотических песен. Желая поскорее разнести по столице весть о прибытии Дронна, электрики на парижских электростанциях включили все рубильники, чтобы передачу могли слышать во всех уголках Парижа.

«Ликуйте, парижане! — кричал Пьер Шаффе на главной студии радиостанции. — Мы вышли в эфир, чтобы объявить вам о нашем освобождении. Дивизия Леклерка вошла в Париж. Мы сходим с ума от счастья!» Чтобы выразить глубину своих чувств, Шаффе продекламировал волнующую и столь подходящую к случаю строфу из «Возмездия» Виктора Гюго:

«Проснись! Покончи с позором!

Стань вновь великой Францией!

Стань вновь великим Парижем!»

С восторженными криками люди выскакивали на улицу, распахивали закрытые ставнями окна, бросались в объятия соседей, с которыми годами не разговаривали. Питаемое мощью парижских электростанций, радио разразилось громовыми звуками «Марсельезы». И тогда произошло нечто невероятное: в сотнях тысяч домов парижане, не сговариваясь, включили свои приемники на полную мощность и распахнули окна.

С балконов, из парадных и окон, на тротуарах, улицах и баррикадах — весь затемненный город, вновь обретший гордость и жизнь, пел вместе с радио. На несколько минут Париж окутался звуками этого гимна, волнами катившегося по его неосвещенным улицам.

Для падающего от усталости Раймона Дронна, стоявшего на ступенях городской ратуши, этот момент стал самым памятным в жизни. Мощные, таинственные звуки «Марсельезы», казалось, «вздымали на волне весь город». На налитые кровью глаза Дронна наворачивались слезы. Сейчас он мог думать только об одном: насколько лживой была пропаганда Виши, все четыре года изгнания внушавшая Дронну и его товарищам, что они были париями на своей собственной родине.

Едва затихли звуки «Марсельезы», как Шаффе вновь схватил микрофон. «Скажите всем приходским священникам, кто слышит меня, всем священникам, кого можно разыскать, — потребовал он, — чтобы они возвестили о прибытии союзников в Париж звоном церковных колоколов!»