Горицвет

Он не хотел, чтобы его товарищи видели, как он будет осыпаться. Пусть лучше он облетит вечером, в сумерках, когда все уже будут спать.

«Пусть меня запомнят все цветущим», — думал Мак и торопил солнышко:

   — Скорее опускайся, солнышко. Я могу совсем обессилеть и не удержу лепестков. Осыплюсь.

Но он устоял. Он осыпался уже поздно вечером, в темноте. И роняя лепесток за лепестком в черную тьму, Мак думал о солнышке:

«Ты вовремя село, солнышко. Меня никто не видит отцветающим, и поэтому я останусь в памяти у всех только цветущим...»

КАК ПОГИБЛО МОРЕ

Море было огромно. Когда оно вздымало волны и шло к берегу, скалы дрожали. В бурю, косматое, мятущееся, оно было страшным. Й птицы боялись лететь над ним. Даже солнце пряталось за тучи.

   — В тебе столько силы, — говорило оно, — что ты можешь даже опрокинуть гору,

   — Могу, — говорило Море и пробовало доплеснуть до солнца.

В ясные дни над ним кружили чайки. Они кормились возле его берегов. А в волнах его резвились дельфины.

Море лежало неохватно огромное, и никто не догадывался, что оно умирает.

Когда-то их было совсем немного — водорослей- кремнеземок, с горсть, а может, и того меньше. Стоило только плеснуть Морю, и оно выкинуло бы их на берег, и все было бы хорошо. Но Море сказало:

   — Ничтожные карлики. Чем они могут помешать мне? Пусть живут. Места у меня на всех хватит. Да и много ли им нужно места, когда их всего какая- то горстка.

Тогда их была горстка. Теперь они заняли все от края до края, и от них нельзя уже было освободиться. Миллиарды кремнеземок плавали в Море, и был у Моря буровато-желтый цвет.

   — Ты, Море, цветешь? — говорило солнце.

А Море вздыхало:

   — Не цвету — болею.

И никто не верил, что Море может болеть.

Кремнеземки рождались и умирали. Они были одеты в крепкие панцири. Кремнеземки умирали, а панцири оставались лежать на дне Моря. И время было бессильно перед ними. Они ложились пластами, прочными, как броня.

Море вскипало, бурлило, билось о скалы и все напрасно: кремнеземки не переводились. Море затихало и, готовое разрыдаться от бессилия, подолгу глядело, как бесшумно опускаются на дно умершие кремнеземки, а вместо них нарождаются новые.

И так век за веком.

Море чахло. Мелело. Задохнулись в нем рыбы. Улетели от него чайки. Оно умирало в одиночестве. Солнце глядело на него сверху и удивлялось:

   — Что с тобой, Море? Я не узнаю тебя.

Море и само себя не узнавало. Давно ли перед ним трепетали скалы, а теперь у него не было даже сил сказать, слово.

Прошли еще века.

И вот там, где ходили когда-то высокие, как дома, волны, лежит каменное плато. Оно спрессовалось из скорлупок кремнеземок. Так растения-карлики погубили Море.

А ведь когда-то их было совсем немного — какая- то горстка. И стоило Морю плеснуть, легкой волной, и они были бы выброшены на берег. Но оно не сделало этого и потому погибло.

ПЕСНЯ ВОРОБЫШКА

Была зима. Свистели метели, лютовали морозы. Верба царапала по стеклу окна обледенелыми ветвями, просилась в избу:

   — Замерзаю я.

И где-то в сарае кулдыкал Индюк:

   — Зима в нынешнем году матерая. Не зима — зимища. Долго лежать ей.

И тут высунулся из-под стрехи Воробей и чирикнул:

   — А зима-то сломалась уже, на убыль пошла.

   — Врешь, — хлестнула его по глазам снегом метель.

И мороз тоже сказал:

   — Врешь!

Дохнул на Воробья ледяным дыханием, и поседел Воробей сразу, но все равно выглядывал из-под стрехи, чирикал:

   — Правда, сломалась зима. Весна идет, крепитесь,

Вскоре снег изрыхлился, стал дырчатым. Жаворонки прилетели, скворцы. Они. пели о весне. Пели звонко. Индюк и тот. ходил теперь по двору, кулдыкал :

— Вот она, весна-то, пришла...

Много теперь было песен о весне. Но Верба помнила чириканье серого Воробышка. Ему было так же холодно, как всем, но он собрал все тепло свое, чтобы сказать всем:

— Весна идет.

Он первый разглядел ее в белой мути метелей и не побоялся сказать об этом в дни, когда зима еще была в силе и лютовала морозами.

РОС У ОКОЛИЦЫ ДУБОК

Родился у околицы села Дубок. Увидели его козлята, позарились на листочки. И объели их.

   — Что вы делаете? — набежал на них Ветер. — Он же может вырасти и стать дубом.

   — Нашей деревне дубы не нужны, — сказали козлята. — Нам и верб хватит.

«Ну нет, — подумал Дубок, — я так просто не сдамся». Оправился маленько и пошел в рост. Поднялся, чтобы его козлята достать не смогли.

И правда, козлятам он был теперь не по росту.

Но увидели его телята. Позарились на его листочки,

объели их.

   — Что вы делаете? — набежал на них Ветер. — Он же может вырасти и стать дубом.

   — Нашей деревне дубы не нужны, — сказали телята. — Нам и верб хватит.

«Ну нет, — подумал Дубок, — я так просто не сдамся». Оправился маленько и опять пошел в рост. Поднялся повыше, чтобы его телята достать не смогли.

И правда, телятам он был теперь не по росту. Но увидели его лошади. Позарились на его листочки, объели их.

   — Что вы делаете? — набежал на них Ветер. — Он же может вырасти и стать дубом.

   — Нашей деревне дубы не нужны, — сказали лошади. — Нам и верб хватит.