Горицвет (СИ)

Затем, в детской, Грег, как какой-нибудь добрый дядюшка, вернувшийся после многолетнего путешествия, поймал выбежавшего навстречу Павлушу, подкинул его и, уже захлебывающимся от ликующего визга, посадил на диван. Семилетний Степа, одновременно подхваченный и закрутившийся под мышкой Грега, как будто на карусели, был усажен спустя мгновение на том же диване, что и брат. Тот и другой получили одинаковые паровозы с красными колесами и двумя синими вагонами. Жекки, ставшая свидетельницей этой сцены, терялась от переполнявших ее чувств. Сама она, до сих пор путавшая младших племянников по именам, а Юру отличавшая от остальных только потому, что он был выше ростом и носил форму, смотрела на такое откровенное чадолюбие со стороны совершенно постороннего человека, как на легкое помешательство. Когда же Грег загялнул за ширму, где спала в кроватке месячная Женечка, и увидела с каким изменившимся, буквально просиявшим лицом, он выслушал слова няньки Алефтины: «Это наша меньшая, барыня то ее все Жекки, да Жекки, словно сестрицу свою, Евгению Палну, ну а для меня-то она Женюшка. Мягше то и не придумаешь», у нее словно бы что-то перевернулось внутри, и не дожидаясь окончания детских восторгов, она вышла из комнаты.

Аболешев вошел в гостиную последним. Елена Павловна уже сидела за фортепьяно, а Саша Сомнихин, преданно стоя возле нее, готовился переворачивать ноты. Павел Всеволодович был встречен с более откровенным радушием, чем Грег. Все задвигались и заговорили гораздо воодушевленней. Будто в хаотично разбросанном мирке вдруг появился ожидаемый, хотя и не признанный никем, центр притяжения, невольно вбирающий и отталкивающий от себя все распыленные голоса, взгляды и силы. Но Павел Всеволодович, опять же по обыкновению, не захотел принять навязанной ему первой роли, потому что и теперь, как прежде, любая роль была ему в тягость. Он держал себя очень просто, говорил с обычной суховатой манерой легкого отстранения: на удивление теплый вечер, новости о торфяных пожарах в Мшинском уезде и вчерашний проигрыш прокурора Дровича поковнику Петровскому в клубе, — сошли для поддержания публичного дружелюбия. Больше Аболешев навряд ли мог себе позволить. И если бы не относительно новое лицо — Грег, то этим нехитрым набором тем все бы и ограничилось. Но Грег появился, и Аболешев первым подешел к нему, чтоб поздороваться. Грег без колебания, но и без особого расположения, ответил рукопожатием. Глядя со стороны, можно было подумать, что встретились два странноватых приятеля. Один (Аболешев) — что было силы скрывал непобедимую симпатию ко второму, и, желая сблизиться с ним как можно короче, под маской сухой учтивости выражал непритворную готовность выслушать, понять, поделиться насущным. Другой (Грег) — только что терпел подле себя этого чудака, подвернувшегося ему под руку, и лишь из одного злобного любопытства соглашался говорить с ним.

Жекки не могла иначе расценить эти совсем недавние и внешне поверхностные отношения, потому что она очень хорошо знала Аболешева. Только к человеку, вызывающему у него непроизвольный безотчетный интерес, он мог относиться с таким вниманием, которого удостоился Грег. По отношению к любому другому (за исключением Жекки) подобная заинтересованность со стороны Павла Всеволодовича походила бы скорее на акт самопожертвования. Жекки отказывалась понимать, что такого особенного муж нашел в Греге, почему так настойчиво стремится сойтись с ним. Но их диалог, по счастью, исчерпался буквально несколькими фразами. Жекки могла вздохнуть с облегчением — ничего предосудительного они не сказали.

Аболешев: Я думал, ваша любовь к музыке удержит вас в стороне от дилетантов.

Грег: Говоря по совести, меня привела сюда не столько любовь к музыке, сколько сами дилетанты. Вы, может быть, не знаете, но среди них попадаются иной раз удивительно милые люди.

Аболешев: Вы имеете в виду кого-то конкретного?

Грег: Вполне. Я всегда предпочитаю иметь дело с кем-то определенным, кого можно попробовать на ощупь.

Аболешев: Вы правы, это очень далеко от музыки.

Грег: Напротив, это куда ближе ей, чем вы думаете.

Аболешев вежливо отошел в сторону. Отвергнув всякие попытки втянуть себя в общий разговор и усевшись в кресло у окна, занавешенного плотной шторой, с совершенно отрешенным видом он уставился на тот узкий оконный проем между шторой и стеной, сквозь который с улицы заползала тонкая полоса темноты. Жекки старалась не смотреть на него.

Днем, после обеда у них состоялся короткий разговор. Жекки зашла к нему в комнату, подгоняемая навязчивой потребностью поговорить о том, что ей стало известно, и заранее зная, что ничего хорошего из этого разговора не выйдет. Аболешев как обычно лежал на диване, заложив руки за голову и глядя в потолок. Йоханс был отослан к бакалейщику за изюмом. Аболешев в последнее время приохотился к изюму, и иногда благодаря этому пристрастию отказывался от ужина. Войдя в комнату, Жекки села рядом, не зная с чего начать. Аболешев приподнялся, взял ее руку и молча прижал ее к своей холодной щеке.