Горицвет (СИ)

Он мог годами носить одни и те же костюмы, не замечая ни появляющихся на них чернильных пятен, ни вытертых локтей, ни оторванных пуговиц. Точно так же, впрочем, он не замечал подобных изъянов и на одежде других людей, что, по мнению Жекки, его ничуть не извиняло. К еде он также был весьма невзыскателен, и не замечал большой разницы между блюдами, приготовленными их старой кухаркой и подаваемыми в самом дорогом ресторане города. Скорее даже, первым, более сытным и простым, он оказал бы, при необходимости, безусловное предпочтение. Жалованье, что он получал, почти целиком переходило в руки Ляли, столь же не приспсобленные к ведению хозяйства, как и руки самого доктора. Как они умудрялись при этом довольно неплохо держать дом, более мене прилично выглядеть, одевать и кормить детей, оставалось для Жекки неразрешимой загадкой, пока она не вспомнила о существовании Алефтины.

Само собой, маломальская бытовая устроенность в безалаберном семействе Коробейниковых стала возможна лишь благодаря неусыпному попечению толстой доброй няньки. В отличие от Ляли, Алефтина как-то успевала, будто случайно, подсунуть доктору сюртук поновее. Точно извиняясь, подсказать, что на таком-то галстуке жирное пятно. Возвратившись на кухню, отругать кухарку за перерасход провизии, а проходя через гостиную, смахнуть лишний раз вместо горничной пыль с комода. Она же могла как бы вскользь, заметить Елене Павловне, что и той не мешало бы заказать к зиме новую пару обуви. Ляля, что всегда сильно удивляло Жекки, была как-то не по-женски безразлична к вещам. Ко всему, кроме книг, нотных тетрадей и музыкальных инструментов.

Глядя на обоих супругов Коробейниковых можно было подумать, что их реальная жизнь протекает где-то совсем в другом месте, а не там, где бродили и действовали их бренные тела. Доктор мог дневать и ночевать в больнице, изредка выходя оттуда, чтобы взглянуть на жену и детей. Ляля с утра до ночи проводила время за фортепьяно или на заседаниях музыкального кружка, где она, опять же, совершенствовалась в игре, или до хрипоты обсуждала с несколькими передовыми людьми города новейшие события в мире искусства. Алефтина была истиным ангелом-хранителем этого беспечного, непрактичного, шумного дома, отчего-то полюбившегося ей настолько, что она вот уже десять лет бессменно заправляла его хозяйством, не говоря об исполнении главной порученной ей миссии — попечении над всеми четырьмя отпрысками Коробейниковых.

Встретив Жекки, Николай Степанович с заметным стеснением предложил ей сесть, а сам торопливо отошел к окну. Жекки всегда откровенно забавлялась его застенчивостью в обращении с дамами. Оставаясь наедине даже с ней, родственницей, можно сказать, сестрой, Николай Степанович начинал испытывать заметную неловкость и то и дело конфузился, а сейчас к тому же был дополнительно чем-то взволнован. С пациентками он вел себя иначе. Тем забавнее было наблюдать его с дамами в приватной обстановке.

Жекки решила дать ему время прийти в себя. Она отвела взгляд от доктора и будто бы с любопытством оглядела хорошо знакомый, аскетически обставленный кабинет. Подлинную ценность в нем представлял лишь один массивный шкаф, от пола до потолка набитый книгами. Она словно бы невзначай оглядела письменный стол, с которого доктор не успел убрать недочитанную брошюру «Революционная борьба и самопожертвование». Обозрела чучело совы, томившееся над полкой, справа от книжного шкафа, после чего естественным образом перекинула пристальное внимание на скромный портрет Некрасова, отметив, что мухи, не в пример художнику, усердно потрудились над изображением классика. И под конец сосредоточилась на последнем предмете, доступном для ее вымученного любопытства — старом запылившемся барометре. Сколько себя помнила Жекки, он всегда показывал одно и то же атмосферное давление в 750 мм ртутного столба. Обстановка в кабинете, не менялась с тех пор, как Жекки в первый раз побывала здесь, а случилось это, если память ей не изменяла, почти сразу после приезда Коробейниковых в Инск, лет этак десять — одиннадцать тому назад.

— Стало быть, Елена Павловна пошла кормить Жекки? — кое-как выговорил доктор, отвлекшись от каких-то своих мыслей и совершенно забыв, что его гостью тоже зовут Жекки.

Неловкости от вопроса, впрочем, гостья не испытала. Она обрадовалась, что Николай Степанович сподобился произнести хоть что-то, и следовательно, начал понемногу приходить в себя. Жекки было до крайности нужно незаметно подвести доктора к беседе на весьма скользкую тему, поэтому она приготовилась к кропотливой работе.

— Да, — подтвердила она, — и велела мне остаться обедать.