Горицвет (СИ)

— А кто вам сказал, что я отказываюсь? — возразил Грег, обжигая ее засветившимися из глубины черными угольями. Утихший пламень начал опять понемногу разгораться. — С формальной стороны у меня нет никаких препятствий для того, чтобы носить титул и фамилию отца.

— Ну конечно, ваши доблести как раз к этому располагают.

— Я бы предпочел более скромное определение для моих занятий, это — моя работа.

— Вы до такой степени свободны от человеческих представлений о дозволенном?

Жекки поднялась, резко отодвинув от себя стул.

— А вы разве не знали об этом? — последовал невозмутимый вопрос. — От вас у меня нет секретов. Ведь я лучший из ваших друзей, разве нет?

— Больше не уверена в этом.

Жекки отошла к камину и раздраженно уставилась на ревущее пламя.

Человеческое воплощение Серого снова поставило ее в тупик, и надо полагать, сделало это вполне сознательно.

«Ну, как такое может быть, как может существо распадаться на два совершенно не совместимых субъекта, различных не только физически, но и по самой сути, которую нельзя же подделать. Нет, просто принять это, как данность, нельзя. Я не хочу, чтобы лучшее, что во мне есть, растрачивало себя на мошенника, на отпетого негодяя, умеющего ловко прикидываться своим. А ведь я почти примирилась с ним из-за той истории в лесу, и главное — с собой. А он, вот полюбуйтесь, он по-прежнему как ни в чем не бывало играет. Ему все, как с гуся вода. Играл, когда предлагал карточную авантюру у Херувимова, когда пугал разорением, когда… ну, нет, лимонное платье не может быть обманом, оно есть, я могу до него дотронуться».

— Послушайте, — сказала Жекки, обернувшись и, не найдя Грега за столом, осеклась в нерешительности.

Она почувствовала его кожей спустя мгновение, еще не видя, а только ощутив горячий ток крови, пробежавший от сердца и холодную зыбь вдоль позвоночника. Вздрогнув, она повернулась. Грег стоял в двух шагах от нее, размеренно перекатывая в руках бокал с недопитым вином. Он смотрел как-то рассеянно, бесстрастно, переводя сумрачный взгляд с ее лица на огонь в камине. В сердце Жекки снова что-то перевернулось. Этот взгляд… он так напомнил ей Серого, того другого, прежнего, каким она всегда его знала.

— Послушайте, Грег, — повторила она, возмущаясь мягкости своей интонации, — я знаю вас совсем другим, и не могу думать о вас отдельно от того, кем я вас знала много лет. Тот другой… ну если не считать этого вашего бешеного приступа…

— Какого приступа?

— День назад в лесу, или вы не помните, что с вами бывает, когда вы… словом, когда вы…

— Ах, это… — он глотнул вина и, покрутив фужер, понаблюдал за янтарными всплесками на его стенках. — Нет, помню.

— Вы не могли это оставить как есть, Серый не смог бы, не правда ли? Я не могу ошибаться, по крайней мере, в одном из вас. Скажите же, наконец…

Он посмотрел на нее с какой-то смущающей неопределенностью, поставил бокал на каминную полку, взял ее за руку.

— Вы хотите, чтобы я раскаялся? — спросил он, и с беспечной легкостью притянул ее к себе. — Жекки, мое раскаянье уже с вами.

XXVIII

Его поцелуй, сначала небрежно-ленивый и немножко насмешливый, насыщаясь беспомощной мягкостью ее губ незаметно превратился в неукротимый беснующийся пламень. Тот внутренний жар, что лишь иногда выдавал его во внезапных вспышках, отражавшихся в его черных глазах, теперь беззастенчиво вырвался на свободу, и запылал со всем бешенством разъяренного зверя, охваченного дикой, ликующей, безотчетной страстью.

И Жекки почти с той же безотчетностью пробужденной стихии ответила этой страсти своим, родственным ей, сначала робким, а потом таким же разрастающимся, как пожар, неудержимым, радостным и страстным порывом. «Серенький» — прошептали ее губы первый и единственный раз, после чего остались только кипящий ток ощущений, да надрывные взвихрения чувств. «Я знала… знала, что это случиться, знала когда только вошла сюда, нет раньше, даже прежде, чем согласилась ехать вместе с ним. Я узнала что, так будет когда… как только услышала его голос, как только он подошел ко мне на бале. Да, уже тогда все решилось. Сейчас я всего лишь повинуюсь тому, что давно владело душой и просилось на волю. И все, все это не могло быть иначе… уже не могло. Потому что все это только повторение уже случившегося, пройденного, того, о чем молча сказал Серый, когда набросился на меня в лесу. Тогда это было ужасно. Но не для того ли он открыл мне глаза, чтобы сейчас я могла быть вместе с ним, как всегда этого хотела? Чтобы быть с ним осознанно и свободно, как с равным себе, как только человек может позволить себе быть с другим человеком, любимым вопреки всему злу, которое в нем есть, любимым бесконечно, безначально…»