Горицвет (СИ)

Вопрос — насколько основательно такое предположение? Последние наблюдения, которые Йоханс сделал с помощью бесконтактного сенсора, выявили у Жекки небольшой гармональный всплеск, характерный для стадии вживления в человеческий организм эйя-субстатов. Но, чтобы окончательно убедиться в положительном результате, необходимо было повторить анализ, а сделать его ни Йоханс, да и никто другой из отряда наблюдения уже не успели. Достоверные данные могли быть только у Аболешева, и он мог намернно блокировать доступ к ним, дабы не осложнять уже намеченную эвакуацию рыцарей Ордена из Открытой страны. В самом деле, узнай рыцари, что в антивитирующем пространстве остается (иными словами, обрекается на гибель) некий внедренный эйя-субстат, частица бесценной энергии, и ни один из них не переступил бы за границу связного канала. А если результат внедрения положительный?.. Что если наследование эйя-сущности с помощью организма женщины-индогена все же стало реальностью? Недаром Эрингор так непреклонно желал этого, так упрямо этого добивался, так мучительно страдал, сознавая на что ему пришлось пойти, дабы таким образом обеспечить продолжение эксперимента после своего неизбежного ухода.

Что ж, если он все-таки добился цели? Тогда никому кроме него не доведеться испытать всей неизбежной тяжести последствий. Он один обязан будет взвалить на себя весь непомерный груз ответственности за судьбу этого выстраданного и столь несвоевременного наследования. И тогда Эрингору не позавидуешь, ибо его ресурс на сложные системные алгоритмы воздействия почти исчерпан. Уже теперь его собственная эйя-сущность, подвергаясь непрерывной опасности, ослаблена до предела, а вскоре и вовсе утратит первозданно всемогущее наполнение. Уже сейчас в случае непредвиденной опасности благородный Эрингор не в состоянии будет защитить самого себя, что же говорить об участи еще не рожденной, беспомощной, хотя и бесценной капли? Помощи им ждать неоткуда, да Эрингор и не попросил бы о ней, даже если бы доступ к Тавриону снова открылся. Остается только надеяться, что все эти построения насчет вживления эйя-субстата ошибочны, и гармональный всплеск у Жекки был вызван всего лишь очередным, не осознанным ею, синус-контактом. Кроме того, возможно, у Аболешева существуют и какие-то другие важные причины, не связанные с Жекки. Возможно, именно эти причины заставляют его во что бы то ни стало вернуться в Никольское. Йоханс вполне может ничего не знать о них. Иначе ни Аболешеву, ни его избраннице не позавидуешь. А уж в способности создавать для всех трудности, да еще в самое неподходящее время, Жекки никак не откажешь.

В эту минуту Йоханс едва сдержался, чтобы не перейти черту, дальше которой он заходил весьма редко, поскольку его непрекрытое осуждение «барыни» могло задеть Аболешева, а Аболешева он все же предпочитал отделять от его неподконтрольных человеческих страстей.

При всем при том было предельно ясно, что нынешний визит в Никольское, чем бы он ни был вызван, запросто мог лишить Павла Всеволодовича последних сил, необходимых ему для зооморфной транслокации — единственной оставшейся ему возможности сохранить себя в Открытой стране.

Эта поездка угрожала и надеждам Йоханса, так как сужение канала в первой точке выхода из х-пространства ускорялось с геометрической прогрессией, и надо было во что бы то ни стало успеть захватить его живительный ток, дабы самому не остаться навсегда по эту сторону обреченного мира. Йоханс уже вполне четко сознавал, что не сможет остаться. Он это понял и молчаливо передал по лонео Аболешеву. Это было непростое решение. Бескрайняя светоносная синева веяла на него из тайного далека мягко и нежно, а Аболешев как прежде смотрел, не замечая ни обращенных к нему преданных глаз, ни самоотречения, ни верной, ушедшей в себя, привязанности.

Вочеловеченный Наместник принял волю гарда спокойно. Как должное. Кажется, он не сомневался, что Йоханс выберет именно это, но… все же. За нарочитым спокойствием Эрингора Йоханс как будто уловил тщательно скрытое разочарование. Возможно — снисхождение к чужой, столь естественной, слабости. И немедленно сурово осудил себя. Недавняя, подспудная боль, для которой не находилось названия на таврском языке, снова сдавила внутреннюю область груди. Вообще, все получалось совсем не так, как показала первичная схема-прогноз, построенная загодя, утром: отговаривать Аболешева было бесполезно, а о том, чтобы отпустить его одного не могло быть и речи.

И вот им пришлось снова испытать резкий провал в человеческое сознание, телесную очеловеченную слабость, грубую неповоротливость мыслей, которая была неразрывна с первыми минутами «вне собственной сущности». И снова перед глазами со всей неизменной последовательностью возникли большой губернский город, крытый перрон железной дороги, условно деревянная станция Клен, и дальше, за ней — густая дымная мгла над полями, заранее предвиденная, и все-таки отчего-то сразу напомнившая о неизбежно близком конце.

XVIII