Горицвет (СИ)

И вот уже легкая дорожная коляска мчалась по опустевшей, точно вымершей, улице Аннинского, и Йоханс угрюмо наморщившись, старательно высмативал впереди что-нибудь живое.

Картина прояснилась как только позади остались последние убогие строения, обозначавшие северную окраину. На подступах к выгону появились первые разрозненые фигуры в сером. Дальше толпа густела и образовывала перед высоким крытым крыльцом трактира уже нечто напоминающее плотную массу, сбитую из мятых картузов, серых шапок и пестрых бабьих платков.

— Эва, — невесело протянул кучер, осаживая не на шутку разогнавшуюся пару и круто остановив ее по правую сторону от двух параллельных жердин ограды. — Кажись, сход. А не то еще что.

Толпа крестьян виделась сзади и с некоторого отдаления, но и Аболешев, и Йоханс почти с одинаковым интересом стали всматриваться в нее со своих мест. Очевидно, многолетнее участие в эксперименте выработало в них какой-то условный рефлекс на новую, особенно необычную, информацию.

— А ну, миряне, раздайтесь-ко, — прозвучало тем временем откуда-то с малолюдного края толпы, и Йоханс увидел, как к крыльцу, сквозь самую гущу людей, усиленно протискивется какой-то небольшой мужичонка, одетый во все черное. Его хотя и поругивали, но кое-как пропускали.

— Поди ж ты, и этот, востроносый идол, прости Господи, тут как тут, — не удержался от замечания кучер. Судя по всему, он неплохо знал местный народец.

— О ком это ты? — спросил его Аболешев, выходя из коляски.

— Да вон, видите, барин, — продолжил кучер, явно обрадованный вниманием доброго господина, — вон-вон шмыгает, быдто уж. Дъячок здешний, Капитоний. В кажной бочке затычка и в кажном суде — нужда.

— А что это здесь такое по-твоему?

— Кто ж их знает. По числу вроде бы и сход, да не по месту. Видно туточки, у трактира, то исть, прямо что и случилось, или застали здесь кого, да и не пущают дальше. Всяко может быть.

— Да отчего не пускают?

— А сами глядите, коли охота. Авось и разъясниться.

Аболешев снова залез в коляску и, пользуясь ей как единственным доступным возвышением, стоя, попробовал наблюдать. Йоханс, давно покинув козлы, приступил к привычным обязанностям гарда. Его задачей было и здесь, как везде, обеспечить безопасность благородного Эрингора, поэтому содержательная сторона события невольно отошла для него на задний план. Правая рука по привычке нащупала контактный пульт. Глаза с методичной последовательностью, сектор за сектором, зондировали по окружности все встречные объекты. И так как с того места, которое они занимали, почти ничего не было слышно, то первые несколько минут и Йоханс, и Аболешев вынужденно удовлетворялись, очевидно, примерно одинаковыми зрительными впечатлениями.

На крыльце трактира, к которому были обращены взляды анниских баб и мужиков, на верхней ступеньке не то чтобы стоял, но как-то слегка пошатывался и непрерывно клонился вперед-назад жалкого вида нищий с запрокинутой лохматой головой, в ветхом подпоясанной веревкой, рубище, босой и грязный. Одной рукой он упирался в хрупкое голое плечо мальчика, тоже полуоодетого и босого. Мальчик стоял на той же ступеньке, переминаясь, наверное от холода и сжимал перед собой обеими руками потрепанный старый картузик. За спиной лохматого нищего поднимался, важно озираясь кругом, рослый темнобородый мужик. Из-под его распахнутой синей поддевки выпирало округлое брюшко в красной рубахе, а на ногах поблескивали жирно смазанные голенища. Не было никакого сомнения, что это был сам хозяин трактира — Акиншин. Он то величественно зарился в толпу, то с некоторой опаской переводил глаза на хрипло голосящего нищего.

— Святые угодники, — словно чем-то пораженный, негромко выдохнул кучер, вытаращив на Аболешева расширенные глаза, — да вить это они Луку пришли слушать, барин. Энтот вот, что на крыльце в лохмотьях, видите, энто и есть Лука. Он самый, не сумлевайтесь. Вот вить, сподобились мы с вами, осподи. — И кучер часто, торопливо перекрестился.