Горизонт в огне

Мадлен вошла в комнату Поля:

– Скажи-ка, котенок…

Стояла теплая ночь, все окна были открыты, и воздух снаружи проникал внутрь небольшими теплыми волнами, как будто что-то нашептывающими на ухо.

– Я хорошенько подумала. Тебе бы хотелось поехать в Берлин послушать Соланж?

Поль закричал:

– Ма…мама!

Он сжал мать в своих объятиях. Она засмеялась:

– Ты же меня задушишь, дай же мне вздохнуть, да боже ж ты мой!

Поль посерьезнел и схватил свою грифельную доску.

«А деньги? У нас же нет денег!»

– У нас их и правда немного. Но с тех пор как мы здесь, я потребовала от тебя стольких жертв, ты больше не покупаешь пластинки, ты не поехал ни в одно путешествие, несмотря на приглашения… Ну и вообще, в конце-то концов… – Она посмотрела на него любящим взглядом. – Итак? Как насчет Берлина?

Поль завопил от радости. Торопливо вошла Влади:

– Wszystko w porządku?[42]

– Да, вс…все в по… хорошо, – закричал Поль, – мы едем в… Бер…лин!

Тотчас усомнившись, он схватил доску и быстро написал: «Мама, так это же послезавтра! Мы ни за что не успеем!»

Мадлен, как фокусник, поискала в рукаве и вынула оттуда три билета на поезд. В первом классе. Поль нахмурился. Тому, что мать придумала это путешествие в последний момент, он еще мог найти объяснение. Но то, что она купила самые дорогие билеты, поразило его. И уж то, что один билет выписан на имя Леонс Жубер, показалось ему, честно говоря, загадочным и таинственным. Поль почесал подбородок.

– Официально я с тобой не поеду. Ты поедешь с Влади.

– W porządku![43]

– Что она говорит? – спросила Мадлен.

– Она со…согласна.

– Но я должна кое-что тебе объяснить, потому что… мне понадобится твоя помощь.

35

На Восточном вокзале было многолюдно. Поль испытывал крайнее возбуждение. Когда Влади взяла его на руки, чтобы занести в купе, он вспомнил свое путешествие в Милан. Боже мой, как это было давно. Соланж тогда приехала встречать его на вокзал, и он вновь воскрешал в памяти тьму журналистов и репортеров, круговорот кружев и накидок, вдруг возникший из паровозного дыма… Поль страшился встречи с ней.

Несмотря на разорение, на деньги, которые теперь приходилось считать, на скромную квартиру и ворчливых соседей, на кошмары, теперь более редкие, но по-прежнему столь же неистовые, Поль не мог сказать ничего другого, кроме того, что он счастливый ребенок. Мать оберегала его, Влади оберегала его, две женщины для него одного, кто бы мог похвастаться тем же?

Соланж уже давно была одинока. Он злился на себя за то, что позволил себе сомневаться в ней, раздражаться на нее, даже подумать о таком… Боже ты мой, они едут в Берлин! Он вспоминал газетные заголовки и испытывал такое сладкое возбуждение, словно оказался героем приключенческого романа. Он повернулся, поискал глазами мать, увидел улыбающуюся Влади, такую же, как всегда, и сердце его сжалось от волнения, потому что он осознал, как сильно ее любит.

Предупрежденная о его приезде Соланж тотчас ответила, ее телеграмма пришла за несколько часов до отъезда. «Как, ты приезжаешь! (Без орфографических ошибок, потому что текст набирали телеграфисты, которым необходимо иметь хоть какое-то образование.) Как я счастлива! Но ты едешь без твоей дорогой матери, увы, как жаль! Я потребовала, чтобы твою няню и тебя разместили рядом со мной, в том же отеле, вам будет удобно, и персонал тут самый лучший. (Соланж сочиняла телеграммы – четыре франка слово – словно письма писала, не считая, это производило впечатление.) В Берлине столько всего происходит, мне не терпится тебе рассказать, но ты и сам увидишь своими глазами. Тут целый мир, я имею в виду, совершенно другой мир. Ах, мой малыш Пиноккио, может, ты едешь посмотреть, как умирает старушка Соланж, потому что она очень устала и поет отвратительно, ты будешь совершенно разочарован. Но я так счастлива, что увижу тебя, я тебя жду, мне столько всего нужно тебе рассказать. Приезжай же быстрее!»

Это был ночной поезд. Более пятнадцати часов в пути.

Влади с тем же восхищением обнаружила бархатную обивку и ковры в вагонах, лампы с абажурами. И молодого контролера. У этого не было польских корней, но он все же оказался весьма недурен собой, этот юноша. Полю пришлось быть переводчиком. Будто он говорил по-польски!

– Влади, я пред…ставляю тебе Фран…суа. Про… простите, как вас?..

– Кесслер.

Влади хихикнула.

– Ich bin Polnisch[44], – произнесла она.

– Ich bin Elsässer![45] – вскричал Франсуа.

– Na dann, ich denke wir können uns etwas näher austauschen…[46]

До обеда Мадлен не появилась. В вагоне-ресторане она нашла столик Поля, устроилась за соседним, и они незаметно обменялись тайными жестами, это было очень забавно.

Поль посмотрел ей прямо в глаза и улыбнулся, заказывая у официанта:

– По…жалуйста, один п…портвейн.

И прочитал на губах своей позабавленной матери: дрянной мальчишка!

Это его сразу же смутило и перебило аппетит.