Горизонт в огне

Вы, вероятно, как, впрочем, и Мадлен, спрашиваете себя, какая странная причина толкнула такого рабочего, как Дюпре, принять подобное предложение. Потому что он, видите ли, когда-то отправился на войну, убежденный – как и многие-многие другие, – что идет воевать в последний раз. Он ответил на призыв нации, сдержал свое слово, но нация свои обещания не сдержала. Он больше двух с половиной лет провел в настоящем аду, потерял в нем двух братьев и все, что имел (он был родом с севера, где все было стерто с лица земли), и ему казалось все более вероятным, что за этой войной последует другая. После демобилизации он работал на Анри д’Олнэ-Праделя, мужа Мадлен Перикур, бывшего аристократа и выскочки, который в мирной жизни эксплуатировал своих работников, начиная с Дюпре, так же как эксплуатировал своих солдат, когда служил офицером. Он смог бы послать на верную смерть первых, как это делал с последними. Власть капитала, цинизм капиталистов, социальная несправедливость стучали в висках Дюпре, которого сильно вдохновили известия о революции 1917 года. Оказалось достаточно того, чтобы старший мастер на предприятии д’Олнэ-Праделя примкнул к коммунистическим веяниям – после демобилизации и проблем с работой во Франции, которая не вспоминала о своих героях. Он вступил в компартию в 1920 году и через год сдал партбилет. После четырех лет, проведенных на войне, ему оказалось слишком сложно терпеть субординацию и подчиняться дисциплине. Но поскольку он сохранил яростное желание взорвать все к черту, то стал анархистом-одиночкой. Он был слишком рассудителен, чтобы – как это делалось когда-то – подкидывать куда попало бомбы (он не верил в необходимость жертв) или чтобы убить президента Республики (он не верил в символы), к тому же он был индивидуалистом, поэтому не хотел примыкать ни к каким организациям (в коллектив он тоже не верил), он жил один и был неразговорчив, потому что редко находил людей, с которыми мог бы поделиться своими взглядами. Индивидуализм, граничащий с эгоизмом, превратил его в затворника. Обществу просто повезло, что я не стал более жестоким, нередко думал он. В душе он был анархистом, как другие бывают верующими, был им для себя, ему не требовалось демонстрировать это людям. Перспектива мира без частной собственности, которым управляют свободной волей, тоже его не очень убедила. Не то чтобы ему не были близки анархические идеи, но просто война и послевоенный личный опыт привели к тому, что он выдохся и все воспринимал в черном цвете.

Он часто менял работу, потому что, как только подворачивался случай, поддерживал требования, защищал забастовщиков, противостоял властям, и это никогда не кончалось ничем хорошим.

На самом деле помочь разорить банкира, раздавить депутата от буржуазии, свалить журналиста-реакционера было для Дюпре миссией, такой же, как любой другой, – во имя беспорядка, расшатывания основ, тихой сапой, без героизма (он не верил в героев), то есть именно тем делом, где он мог почувствовать, что приносит пользу и создает хаос.

Комната оказалась довольно маленькой, но главный недостаток заключался не в тесноте – проблема была в шуме. Шумели не соседи, шуметь запрещалось ему.

Как только Поль въехал в едва готовую комнату и поставил первую пластинку («Турандот», акт II, Соланж: «In questa reggia, or son mill’anni e mille, un grido disperato risonò»), сосед Клерамбо яростно заколотил шваброй в потолок. Через пару минут он позвонил в дверь. Влади, широко улыбаясь, открыла дверь так, как будто собиралась впустить целый свадебный кортеж.

– Witam![21]

Клерамбо пришел в ужас.

– W czym mogę pomóc?[22]

Он вернулся к себе. «Не буду же я разговаривать с какой-то полькой!» – сказал он Мадлен, когда пришел еще раз.

Стоило Полю поставить пластинку, Клерамбо хватался за швабру. Мадлен пребывала в растерянности. Передвигать Поля на инвалидной коляске сложно, но возможно. Запретить ему музыку просто немыслимо.

– Н…нич…ничего с…страш…страшного, м…ма…мама, – говорил Поль.

Мадлен с Влади долго в бессилии смотрели на молчащий граммофон, на ряд пластинок, на афиши и фотографии на стенах.

– Chyba znalazłam rozwiązanie…[23] – заявила Влади, тыча пальцем в небо.

Она пропадала всю вторую половину дня. Мадлен пришлось самой нести Поля в туалет, сомнений быть не могло, он набрал вес.

Влади вернулась около шести вечера в компании молодого рабочего, бледного брюнета с очень широко расставленными глазами, одетого в пыльную рабочую блузу; он нервно потирал руки. Влади не сводила с него глаз и кивала, приглашая объясниться. Он предпочел открыть большую сумку, которую поставил на пол, и вытащил пробковый лист толщиной в палец.

– Это клеится на стенки. И на потолок.

Мадлен идея показалась многообещающей, но ее беспокоила проблема денег, все всегда упиралось в деньги. И речи быть не могло, чтобы попросить скинуть цену, но… Нужно же довольно много листов, чтобы… Не считая клея и самой работы…