Горизонтальная страна: Стихотворения

На перронах, продутых насквозь,
на вокзалах
мне мерещилась, воображалась
всепронизывающая ось.
Эта тема нелепа, как трость,
если где-то стучат костылями.
Это детский наив пластилина,
если рядом слоновая кость.
Эта тема в сумятице каст,
одиноко летя над кустами,
оседает, как снег, между нами
и становится твердой, как наст.
Это мой примелькавшийся гость
вперемежку с другими гостями
в коридоре мерцает костями
и не вешает шляпы на гвоздь.
И, слетая, как с дерева лист,
лист бумаги поет и отважен.
Стих написан, отточен и всажен,
словно гвоздь, пробивающий кисть.

И, распнутая в каждом стихе,

эта схема в другом воскресает,
и смеющийся мальчик шагает,
шляпку гвоздика сжав в кулаке.

«Погружай нас в огонь или воду…»

Погружай нас в огонь или воду,
деформируя плоскость листа, —
мы своей не изменим природы
и такого строения рта.

Разбери и свинти наугад,

вынимая деталь из детали, —
мы останемся как и стояли,
отклонившись немного назад.

Даже если на десять кусков

это тело разрезать сумеют,
я уверен, что тоже сумею
длинно выплюнуть черную кровь

и срастись, как срастаются змеи,

изогнувшись в дугу.
И тогда
снова выгнуться телом холодным:
мы свободны,
свободны,
свободны.
И свободными будем всегда.

Из камчатской тетради

На брюхе, как солнце, — участок оленя.
И спины пробиты таким же ядром.
А самый тяжелый, проткнутый ведром,
накормит собак — и уснет на ступенях.

Так, бросив под ноги пустой телескоп,

пируют коряки в снегу у конторы,
и, медленно плавая, узкие взоры,
как длинные рыбы, уходят в сугроб.

Черкни строганинки и свистни ножом…

Наш дом примагничен к железной дороге.
В одном направлении наши дороги,
а ваши читаются как палиндром.

Сюжетные стихи

Проскользнув через створки манжет,
козырнув независимым жестом,
отзываясь условленным свистом,
по бумаге запрыгал сюжет.

Это провинциальный парад.

Это град барабанит по жести.
Все в порядке. Мы празднуем вместе
целых десять линейных подряд.

И, прощелкав газетный квадрат

по длине разворота «Известий»
и легко развернувшись на месте,
хороводик влетает назад.

Он вернется, никчемный сюжет,

теоремой, как шпага, отвесной,
телеграммой с одним неизвестным,
где уже вместо «игрека» — «зет».

«Паром — большая этажерка…»

Паром — большая этажерка.
И мысли — задом наперед,
когда последняя проверка
как гвозди в планку нас вобьет.

И как картавил молоток,

считая бритые затылки,
так и остались бескозырки
стоять чуть-чуть наискосок.

«Когда мне будет восемьдесят лет…»

1