Горизонты

Вскоре мы сидели вокруг каши-поварихи. Как раз и ложки были готовы. Мы ловко поддевали кашу длинными палочками. Разморившись от еды и несколько подкрепившись, хвалили кашевара: «Ай да Цингер, какую кашу смастерил!» А он в ответ: «Давайте продукты, не это сделаю. Нужны толокно и соленая вода. Будет вам сухомес. Ух, объеденье мамкин сухомес!» — «Свари, Дементий Егорович, умоляем тебя», — просили мы. — «И варить не надо, на холодной воде замесим. Как появятся катышки с горошинку, вот и сухомес». — «Чего там горохом сыпать? Ты сделай, чтобы по куриному яйцу каждая штука была».

Все засмеялись, раскрасневшиеся и довольные. А Деменька, по-хозяйски усевшись за столом, старательно выскребал ложкой горшок с кашкой-поваришкой и думал: «Как я ловко услужил ребятам. Еще бы сделать и сухомес!..»

За холодной осенью, не задержавшись, пришла и зима. В тот год морозы начались рано и стойко держались весь декабрь.

Как-то Николай Григорьевич вызвал меня в учительскую и предложил поехать в школу на самостоятельную педпрактику. Я немного смутился, урок-то у меня не совсем гладко прошел.

— Ничего, ничего, справишься. И у нас не всегда гладко бывает. А ты помнишь, как из положения вышел? — улыбнулся Николай Григорьевич. — Поезжай, с месяц поучишь детей, и обратно. Зачтем.

Я подумал-подумал и молча согласился с учителем. Отстану от ребят — потом подналягу на книги.

— И материально подкрепишься, — продолжал учитель. — В школе три учителя, ты будешь четвертый. Помогут! Лодейка — место чудесное. Записываю, значит. Отдел народного образования очень просит…

— Меня?

— Они, братец, всех вас знают. Пять человек мы отобрали, комсомольцев. Это же для вас великая честь…

«Честь, да еще великая», — удивился я и обрадовался. «Надо ехать!» — решил я.

Сборы были недолгие. Чемоданчик, две пары белья, несколько книжек. Валенки серые. Пальтецо старенькое несколько длинновато, но в плечах — в самую пору. Шапчонка, правда, не для учителя, вытерся колпачок. Но у пальтеца зато воротник. Чистый, говорят, каракуль. Такие, наверно, только учителя и носят.

Утром за мной приехал чернобородый мужик. Поздоровавшись, сказал, за учителем, мол. Я признался, что учитель-то я и есть. По лицу мужика понял, что он сначала не поверил мне. Я пожалел, что росточком и впрямь не дорос еще до учителя.

Сани у мужика плохонькие — дровни. Лошаденка белым-бела, вся в инее, из ноздрей свисают сосульки. Эх, мужичок-мужичок, не бережешь ты лошадку…

— Почему пологом не накрыл? Лошадь-то вся продрогла, — сказал я строго.

— Так лошадь-то чего, разбежится, согреется. Тебя не заморозить бы. Сам председатель сельсовета наказывал. Зарывайся в сено. А сверху одеялом прикрою. Картошку продавать привозил, укрывал от стужи. Стужа-то, слышь, тридцать градусов с хвостом. Тебя бы живым доставить, не заморозить…

Пока причитал старик, я зарывался в сено. Затем он накрыл меня одеялом, и, приткнувшись на колени, крикнул на лошаденку. Наш возик тронулся.

Лошаденка и впрямь разогрелась. Я выглядывал из своего гнезда и видел, как по сторонам мелькали деревья, кусты, а мужик все покрикивал: «Эй, сатана кудрявая! Милушка ты моя… Мне бы посошок, тебе сенца стожок».

Дорога была дальняя. От холода она смерзлась и надоедливо скрипела под санями. Мы спустились на реку и поехали вдоль высокого лесистого берега.

Зимние дни коротки. Уже начинало смеркаться. Кое-где по берегу замелькали светлячками огоньки. Значит, деревни близко. Где-то послышалась гармошка. А где гармошка, там, известно, и песни. Старик, намотав на кулак вожжи, начал прислушиваться.

— Не пьяные ли? — вдруг озаботился он.

А гармошка все ближе и ближе. Хозяин ее, казалось, разрывал мехи. Вдруг показалась толпа парней.

— Эй, сатана кудрявая, — крикнул опять мой возница, но вдруг осекся. — Эй, ребята, тихо, тихо, учителя везу!

Парни послушно уступили нам дорогу. Даже приглохла на время голосистая гармонь. Миновав опасность, мы уезжали все дальше и дальше. Старик оживился, передергивая с уха на ухо свою шапку, радостно покрикивал:

— Эй, сатана кудрявая, милушка ты моя!.. А учителя все же страшатся, черти.

И вдруг сообщил мне:

— Теперь уж близко Лодейка-то… Там тебе хорошо будет… Весело в Лодейке-то нашей… Еще бы…

4

Лодейка — селышко небольшое. За последние годы не прибывает, говорят, и не убывает. Стоит оно на высоком берегу реки. Здесь на бугре сельсовет, школа, магазин, который по старинке местные жители называют лавочкой.

Поселился я в мезонине школы. Внизу класс, а над классом — квартира учителя Ивана Ивановича Иванова, молодого парня, приехавшего недавно с краткосрочных курсов. Учитель был не слишком расторопен, поселили его сюда, и он жил тем, «что бог пошлет». Вечером выпивал стакан молока и ложился спать. Утром вскакивал, наскоро приводил себя в порядок, снова выпивал стакан молока и шел вниз к своим ученикам.