Горизонты

Второй, старик Обухов, не имел ни кузницы, ни пимокатки. Дом у него, обшитый тесом, крашенный голубой краской, тоже большой. Густой сад прижал его к озеру. В саду росли разные северные деревья: тут были черемуха, рябина, калина, даже красовались два кедра. Нигде на нашей земле эти красавцы не прижились, только видел я таких же три кедра у церкви. У Обухова за деревней стояла поварня, в которой соседи варили к престольным праздникам пиво. Даже наши мужики ездили к нему варить. Поварня — большая рубленая магазея. В ней — печь, два огромных чана, корыто, выдолбленное из толстого бревна. Когда мужики варили пиво, для нас, ребятишек, был настоящий праздник. Мы сидели на пороге поварни и, глотая слюнки, ждали, когда потечет сусло. Это было наше любимое лакомство. Дождавшись сусла, мы черпали из корыта ковшиком темно-коричневую жижу и пили досыта, а потом, довольные, убегали домой. Бывало, с нами сидел и сам Обухов, здоровенный сердитый старик с рыжей бородой. Из-под картуза выбиваются рыжие волосы, а руки усеяны рыжими пятнами. Семья у него была большая, дети все походили на него, такие же крупные костью, длиннорукие, рыжие. Я вспомнил младшего Петьку, моего сверстника. Когда гоняли в поскотину коров, мы часто с Петькой боролись, и он всегда брал надо мной верх. Но он обещал научить и меня. Теперь Петька уехал.

Мать писала, что увезли их на лошадях в сельсовет, оттуда будто бы направили на станцию железную, а дальше куда — никто не знает. Должно, прямо двинули на Кайское болото. Тут же сообщала, что в других деревнях тоже объявились свои кулаки и тоже их всех забарабали на болото. Только в нашей Купаве все спокойно, никого не тронули. «В Купаве-то все середняки, кого же трогать?» — подумал я.

Письмо это я носил в кармане два дня, никому не показывал его, даже от Гриши Бушмакина прятал. А Гриша сам получил из дому такое же. Однажды он рассказал мне об одном знакомом парне, который этой весной с нами поступил в техникум. Поступить-то поступил, а учиться ему не пришлось, ушел за хлебом домой, да и не вернулся. Будто бы его родителей тоже выслали куда-то. Я слушал и не мог понять, как же на болоте можно жить? В детстве я ходил с бабами на болото за клюквой и хорошо представлял эту неудобную для жизни землю.

На другой день преподаватель истории, такой же молодой и энергичный, как наш Бирачев, начал рассказывать о классовой борьбе в деревне. Он говорил, что деревенские богатеи перешли в контрнаступление на завоевания революции, поджигают избы-читальни и школы, убивают активистов деревни, и мера выселения кулачества необходима.

— Так и должно быть: наших противников надо изолировать от общества, — в заключение сказал учитель и, давая задание на лето, написал на доске несколько вопросов. Среди них был и вопрос о классовой борьбе в деревне.

Я с нетерпением ждал каникул.

7

Наконец-то подошло лето, а с летом и каникулы. Год у нас нынче выдался особый. Набор в техникуме был досрочный, и мы учились только один семестр. Но дома побывать хотелось. Я не мог дождаться конца учебного года и начал заранее собираться в дорогу. Идти нам не близко, да с ребятами добегу до дому, а обратно отчим привезет на лошади. Вместе со мной собирались пойти Деменька Цингер и Гриша Бушмакин. Им дальше и моего. Купава-то наша хоть и далеко стоит, но расположилась все же ближе к Устюгу.

Фотоаппарат удобен, как чемоданчик. В него я положил все припасы для фотографирования — пластинки, фотобумагу, разные химикалии — проявители, закрепители… Теперь все, что надо, с собой. Туда же засунул кулек с конфетами — сладкими шариками. Одна половинка у конфеток розовая, другая желтая, раскусишь шарик, а внутри — варенье. Лучшего гостинца для сестры и брата и не сыскать. Как же без гостинцев явлюсь, я все же как-никак городовик.

В наших краях с городовиками считались. От нас из деревень издавна уезжали молодые парни на заработки в Питер, Архангельск, а больше — в Мурманск. Зарабатывали неплохо, на побывку приезжали домой летом с деньгами, в хорошей одежде, с гостинцами. Городовики славились на всю округу, их ставили в пример другим, на них заглядывались девушки, мечтали о больших городах. Я жил хоть не в Питере, а тоже в городе, значит, с гостинцами надо домой приехать. Купил как-то в магазине конфеток этих, сладких шариков, сам не съел, а приберег на гостинцы. И в ящике местечко нашлось. В сумке — другая поклажа, сумку повесил на плечи, ящичек взял в руки и — шагом марш домой!

Утром переехали за Двину, поднялись на Медвежью гору, оглянулись: «Устюг-то какой! Недаром его и величают великим…»

— А вы в музее были? — спросил нас Гриша.

— Не успели еще… Чего там?

— Как чего? Старинный герб, например. На гербе изображен седой старик. Он сидит и держит в руках два кувшина. Из кувшинов много столетий льется вода, а воды в них не убывает. Из воды-то этой будто бы и образуется матушка Двина. Вон она какая разлилась… Правее виднеется Сухона — это один кувшин, а наша Юг-река — второй. Это, конечно, легенда…

— Легенда, а ловко составлена, — Деменька даже прищелкнул языком.