Горизонты

И маститого Устьяка почти насильно заставляли читать новый очерк. Когда он заканчивал свое чтение, мы дружно налегали на него: и то, дескать, неладно, и другое нехорошо. Вряд ли мы говорили что-нибудь дельное, но считали, что лучше нас не сказал бы даже сам Конструктивистов. За Панком читал, стихи Саша Логинов — наш «мэтр». А за ним была и моя очередь. Я уже не писал о попах и их плутнях, а подражал больше Маяковскому. В тетрадках сверху вниз тянулись тощие столбики. Как слово, так и строчка, даже иногда слово умудрялся раздробить на слоги. И каждый слог занимал отдельную строчку. Мне нравилось так писать. И читать мне было интересно, получалось по-своему, задиристо, ведь в такую строчку не втиснешь какое-нибудь вялое слово. «К черту все вялое, обычное, — думал я. — Надо шагать в завтра, вперед, чтобы брюки трещали в шагу!»

Эти слова были моим лозунгом.

Истощив свои запасы стихов, мы брались за чужие, заблаговременно вырезанные из газет и журналов. А потом принимались за песни. Песню всегда начинал Гриша Бушмакин. Пел он тихим задушевным голосом. А мы ему подпевали. Я больше всего любил старинные русские песни, а слов многих из них не знал. Потом долго не расставался с песенником.

Однажды, возвращаясь с Гребешка, мы с Гришей разговорились о назначении человека, о цели жизни. Для чего живет человек? Пройти по земле налегке или потяжелее воз тащить. Прислушался к нам Панко Устьяк и вдруг вступил в разговор, сказал, что жизнь без своих очерков он никак не мыслит, будет их писать и писать.

— Ну а толк какой, ведь не печатают же?

— Будут печатать! — и Панко взмахнул кулаком, будто забил гвоздь.

Гриша, уставившись в землю, молчал. Я дернул его за рукав, как, мол?

— Прав Устьяк, надо добиваться своей цели.

А как узнать эту цель? Есть ли она у меня? Может, без цели живу? Кончу, скажем, техникум, а дальше? Вот у Панка вся цель в очерках. И он добьется своего. И Сашка прорвется в «Советскую мысль». А куда мне со стихами двинуться?

На душе стало грустно и горестно. Неудачник я… Эх, Панко, Панко, растревожил ты мою душу, как унять ее? А надо ли унимать? Надо жить, и в жизни искать свою «планиду», как говорил когда-то Конструктивистов. Только рано потащил нас этот Конструктивистов на радио, в рупор кричать. Даже тетенька поняла, что рано, в стихах-то моих пока толку мало. После выступления совсем не хотел писать. Не утерпел вот, опять мараю бумагу. И Панко Устьяк пишет. И Сашка… У них в этом смысл жизни, настоящая цель. А у меня? Есть ли у меня эта самая планида?

Вечером я долго не спал, все думал о жизни. Потом встал, нажал на кнопку. Под потолком весело загорелся стеклянный пузырек. Я сел за стол и записал в свою записную книжку вопрос: «Что такое жизнь?» Написал, поерошил свой ершик, подумал. «По-моему, вокруг нас все живет… Растения, деревья, животные. А человек — тот само собой. А вот вода? Речка, скажем, тоже течет. Она вечно живая… Несет она, река наша, на своих плечах бревна, плоты. Пароходы да баржи с товаром плывут. Значит, цель своя и тут есть. Интересно-то как!»

Я снова лег и снова думал о назначении человека, о цели жизни. Во многом я, конечно, не разбирался. Что-то выловил из книг, кинофильмов, а больше сомневался. Как мало я еще знаю! А ведь есть люди, которые все это давно знают. Взять наших учителей. Они учились, много читали. И мне надо узнать все, надо догонять их. И все же я нацарапал в записной книжке о своей цели жизни. Жить, чтобы нести добро людям. Кончу техникум, поеду в свою Шолгу и буду учить ребятишек. Если хватит сил, и взрослых прихвачу. Книги буду читать им, стихи, конечно. В чем сам окажусь слаб, найду в книгах, а потом им перескажу. Не в этом ли смысл моей жизни?.. Учитель… Слово-то какое! Впервые я почувствовал значимость этого слова, всю огромность его. Учитель… Учить других! Я долго думал об этом, пока не пришла тетенька и не сказала, что уже поздно, очень поздно — пора тушить свет.

Назавтра, встав, я кое-что вновь записал в тетрадку. Утром у меня голова всегда свежая, и мысли укладываются легко. И стихи складываются глаже, одно слово находит другое, такое же певучее.

Встретив Гришу Бушмакина, показал ему свои записи. Он внимательно прочитал, немного подумал, потом в моей же книжечке написал размашисто и четко: «Жизнь — это борьба!» — и вернул мне ее.

А ведь и правда: в немногих словах, а сказано все. Молодец Гриша!

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

1