Горькая брусника (СИ)

   "А мои чувства кто-нибудь собирается уважать? - обижаюсь я и иду искать жука.

   - Она все делает назло, - слышится голос сестры.

   Поднимаю голову. Алена стоит у окна и наблюдает за мной. Я упрямо лазаю по траве: такого жука нет в Юркиной коллекции, а я собиралась подарить насекомое ему.

   - Настя, иди в дом, - тихим напряженным голосом говорит мама.

   Я молчу и надеюсь, отыскать жука прежде, чем у нее кончится терпение. Мне знаком этот ее обманчиво спокойный голос, предвестник бури и крика.

   - Настя, не делай вид, будто ты глухая. Иди в дом, - мама произносит эти слова громче.

   - Сейчас, сейчас, - бормочу я, лихорадочно раздвигая стебельки травы. - Да не буду я пугать Алену. Жука положу в коробочку.

   - Немедленно иди в дом! - голос мамы срывается на крик.

   Оказывается, она уже вышла из комнаты и стоит рядом со мной. Я облегченно вздыхаю: "Нашла!" Судорожно хватаю жука. В этот момент мама больно дергает меня за руку. Жук падает, она наступает на него ногой. Я слышу, как маленькое тельце хрустит под подошвой ее туфли.

   - Ты плохая, - бросаю ей в лицо злые слова.

   - А ты гадкая, непослушная девчонка. Иди в угол и пока не попросишь прощения, не выйдешь.

   Она чувствует: я не считаю себя виновной и прощения просить не буду. Мне вообще трудно извиняться. Язык прилипает к небу, слова застревают в горле. Теперь-то я понимаю. Она хотела переломить мое упрямство, но от ее действий оно только усиливалось.

   - Мне не за что просить прощения, - говорила я и часами стояла в углу, пока мама не признавала свое поражение. Выдавить из меня слова извинения у нее не получалось.

   Маму любили в школе, она интересно вела уроки и отлично знала свой предмет. На ее уроках стояла тишина. Она как-то призналась папе: "Мне не удается справиться только с одним человеком - моей дочерью".

   Но иногда, если я считала себя виновной, что бывало очень редко, просила прощения сразу и этим ставила ее в тупик.

   Мама радовалась: "Наконец-то моя девочка поумнела".

   В следующий раз, ожидая от меня послушания, получала в ответ прежнее упрямство и злилась пуще прежнего. Со временем я осознала, что была трудным ребенком. С Аленой у мамы проблем не было. Белокурый ангелочек сразу бросался на шею и вымаливал отпущение всех грехов. Она не дралась с мальчишками, не лазала по деревьям, не собирала жуков, улиток и красивые камешки. Думаю, со старшей дочерью маме было легко. Она не замечала, что ее пудру рассыпала не я. Зачем мне-то пудра?

   Сестра со слезами на глазах рассказывала: "Настя полезла в ящик трюмо и уронила пудру. Я говорила ей: нельзя трогать чужие вещи, но ты же знаешь, мамочка, она не слушает".

   Алена протягивала обиженной маме разбитую пудреницу, которую только что уронила сама. От такой наглости и несправедливости я на минуту теряла дар речи, а потом начинала визжать, как поросенок, не умея справляться с эмоциями. Мама глядела в спокойные, честные глаза старшей дочери, окидывала презрительным взглядом беснующееся существо, младшую дочь и безоговорочно верила Алене. Меня ставили в угол, но я уперто твердила: к пудре не прикасалась.

   - Умей признавать свои проступки и не сваливай их на других, пытаясь уйти от ответственности, - поучала мама и отправлялась на кухню пить чай с мятой. Так она успокаивала расшатанные мною нервы.