Горькая новь

Все вот в таких шубах да тисах. Балясы с ними точить некогда, сдёрнул с одной шубу и тисы, сбросил с себя рваный шобуришко, да заплатанные обутки, а вот это надел на себя. И бабе своей тоже привёз трохейную шубу и обувку, но ей - то добыл в другом месте, где вот и шапку сдёрнул с головы калмыка. Теперь у меня будет две лошади, привёл молодого меринка, под седлом с кичимом, а в подседельнике кошмы хватит на четыре постельных потника, спи себе, валяйся на доброе здоровье, останется и двери обить. А у седла - то стремена медные. Дейков даёт за них годовалую телушку, через год она коровой будет и станет у нас две. Выгодное дело война - то, паря, жаль, что не раньше начали её. Да вот ещё в Чарыше чем - нибудь разживусь. Передняя лука у седла - то вся в бляхах, в подушке много шерсти, мягкая пусть на нём моя баба ездит. Уж, жопу не собьёт. А кичим добрецкий, должно из коровьей кожи, на углах разные антиресные финтиклюшки, Иван даёт мне за него хомут с дровнями, пожалуй, отдам..

- Иван Николаевич, это что за кувалда у тебя в тороках привязана? - Спросил его Клопов, который всегда над кем - нибудь подсмеивался.

- Какая кувалда, у тебя Савоська однако куриная слепота. Вот беляки, под Чарышом, звезданут из орудия, тогда ты свиньи от бабы не отличишь. Колун это у меня, смотрю, он в ограде валяется, мы с бабой пилим дрова - то в люди, а колоть нечем, теперя будет свой, к соседу Евлантею не ходить, а то он как - то косаурится.

Под откосом у речки лежала на боку завязшая лошадь, на которой было казачье седло с подсумками спереди, позади седла навязан большой тюк барахла. Самой ей выбраться невозможно. Несколько дальше в разных позах лежали порубленные люди около десяти человек. Колонны полков поэскадронно медленно двигались вперёд. Неожиданно послышалась частая ружейная стрельба. Впереди шёл первый полк, командиром которого был Иван Никифоров. За первым следовал второй. Комдив Иван Третьяк со штабом находился между полками. Разведка наскочила на казачью засаду, белые открыли беглый огонь, разведчики ответили, стрельба длилась не более пяти минут. Казаки отошли, оставив убитыми двух человек. У разведчиков ранили троих. Они доложили, что из - за тумана не удалось установить количество казаков. Разведчиков снова отправили вперёд. Постояв минут двадцать, полки двинулись дальше. Через десяток всадников в одной цепи со мной ехал мой отец, мы были во втором эскадроне. Снова, совсем близко началась стрельба. Не дождавшись ни какого сообщения, наш полк свернул с дороги, и по глубокому снегу все стали карабкаться на вершину горы. Лошади вязли, люди спешивались, мой Гнедко содрал шкуру с правого колена. Отходили закоченевшие руки, от ходьбы становилось жарко. Поднимались не менее часа. Наконец заняли вершины сопок. Второй полк со штабом заняли противоположные горы, приняв проторённую нами тропу за вражескую. Командование решило, что эти сопки заняты казаками. Туман начал рассеиваться, стали видны лошади и люди. И началась винтовочная и пулемётная стрельба с обеих сторон. Возникла всеобщая неразбериха. Палили долго. У того и другого полка вместе было около десяти убитых и тридцать с лишним раненых. Наконец, как то - разобрались "своя, своих опознаше", спустились обратно, изрядно поматерились, раненых отправили в солонешенский лазарет, и двинулись дальше. Разведчики тоже были в недоумении, шедший позади бой для них был загадкой, они посылали для связи человека, но он не нашёл ни частей ни штаба. Долго помнили и называли это недоразумение Верзиловским.