Горькая полынь. История одной картины

Он легко, ухватив за талию, подсадил ее на подножку, и на секунду Миза скрылась за занавеской: «О, Мадонна, я вся до нитки! Пересядь-ка туда, детка, иначе тоже вымокнешь! Сейчас тут все будет в лужах, мы мокрые оба!» Скинув с плеча лямки от музыкальных инструментов, которые теперь наверняка рассохнутся до безобразия, Бернарди на ощупь сунул их внутрь кареты, под сидение, а после запрыгнул туда и сам.

Широко распахнутые синие глаза Дженнаро встретили его в полутьме, и он недоуменно покосился на Эртемизу, готовый спросить, для чего они одели мальчика в платье. Миза с улыбкой покусывала губы, как видно, ожидая, что именно так он себя и поведет.

— Садись, — попросила она. — Тебе все равно придется это сделать.

— Что это значит? — садясь напротив воспитанника доньи Беатриче и не сводя глаз с его пылавшего радостью, смущением и любовью лица, вымолвил Шеффре.

— Я хотела бы представить тебе эту юную синьорину, родившуюся, судя по записям в метрической книге церкви Сан-Поло в Венеции, восьмого июля 1603 года в семье синьора и синьоры ди Бернарди и нареченную Фиоренцей. В январе 1605 года она была выкрадена из колыбели возле дворца Андреа Палладио каким-то бродягой и оказалась подкидышем в цыганском таборе, где провела семь лет. Женщина, которую она называла бабушкой, увещевала ее скрывать свое истинное происхождение, боясь, что девочку-беспризорницу подстерегает намного больше опасностей, чем мальчишку, и она была права.

То ли карета двинулась с места, то ли земля ушла из-под ног, но Бернарди почувствовал себя подвешенным в пустоте. А потом вихрь каких-то обрывков мыслей накрыл его ураганом.

— Иди сюда… — хрипло попросил он, утирая мокрое лицо ладонью и протягивая руку к девочке.

Она только того и ждала — стремглав бросилась ему на шею и, как ни старалась, не смогла удержать рыдания. А Шеффре молчал, прикрыв глаза и замирая в страхе вспугнуть чудесный сон.

Карета медленно отдалялась от Барджелло, и следы ее колес отчаянно смывали волны разгулявшейся стихии.

— Ты когда-нибудь бываешь в полном изнеможении? — поинтересовалась Миза, даже не оглядываясь и продолжая орудовать кистью на полотне, возле руки лежащего навзничь Олоферна. — Вот так, чтобы уснуть — и не шевелиться два дня?

— А ты? — входя в ее мастерскую, переспросил Бернарди.

Просторная комната была заставлена и завалена холстами на подрамниках и без, всюду валялись какие-то банки, кисти, чашки и совершенно ему не известные инструменты, но, кажется, беспорядок Эртемизу нисколько не трогал.

— Я хочу побыстрее отделаться от этой картины и забыть, но никак не могу понять, чего в ней не хватает по сравнению с той, первой.

Гоффредо прищурился. Утренние лучи золотили небрежно собранные волосы Мизы, ее палитру и край огромной картины, которую она привезла из Венеции.

— Может быть… отчаяния? — предположил он.

Эртемиза вздохнула:

— Да, — нарочитая и короткая улыбка быстро соскользнула с ее губ, оставив сосредоточенность, — наверное, ты прав. Наверное, если поставить правую ногу Юдифи вот сюда, а руку служанки изогнуть вот так, сюжет станет напряженнее? Нет, это невозможно. Так я сойду с ума. Надо как-то отвлечься от нее, а я все время возвращаюсь к этой идее…

Он не хотел ей мешать: работа Эртемизы всегда вызывала в нем почти священный трепет. Но сейчас она сама зашла в тупик, с остервенением оттирая руки от краски и тихо огрызаясь в ответ на собственные мысли, как часто, по его наблюдениям, делала это, когда считала, что никто не слышит. Шеффре поймал ее за локти.

— Подожди, я вымоюсь! — засмеялась Миза, отодвигая в разные стороны перемазанные кисти рук.

— А вот не надо!

— Сейчас мы оба будем как…

— И отлично!

Он прижал ее к подоконнику.

— Я все еще боюсь, что ты опять сбежишь, как тогда, а я проснусь в Барджелло под вопль стражника: «Синьор, вам воду-то нести?»

— Не сбегу, — тихо засмеялась Миза. — Куда мне бежать.

— Твоя изобретательность беспредельна. Поэтому даже боюсь предположить.

Она уселась на кипу каких-то бумаг на подоконнике и ловко обвила ногами его бедра:

— Я просто хочу оторваться от этой картины.

— Это желание разумно, но почему тогда ты бежишь к ней, а не от нее?

— Она притягивает меня.

— Тебе надо отдохнуть. Решение придет само. Его подскажет тебе время и небо.

Миза проворчала что-то нелицеприятное в адрес времен и небес, но охотно отозвалась на поцелуй, дразняще быстро будя в нем горячую волну вожделения, и вздрогнула, словно укушенная змеей в руку. Пальцы ее скомкали конверт, выглядывавший из-под подола, брошенный поверх желтоватых листков с рисунками подмастерьев и старой затертой книги, которую Бернарди узнал по обложке — именно ее он, раненый, читал в доме Стиаттези перед приходом да Виенны. Это была «Il Principe»[41] Макиавелли, и еще тогда его удивил литературный вкус мужа Эртемизы, которого нельзя было заподозрить даже в том, что он вообще когда-либо уделяет время таким занятиям, как чтение, а ведь там, внутри, некоторые строчки были подчеркнуты и, мало того, подписаны непонятными каракулями.