Горькая полынь. История одной картины

Сердце дергалось, как выброшенная из воды рыбина. Миза лежала в своей постели, еще чувствуя в руках картон с набросками, запах красок и ноющий комок давно знакомой боли внизу живота. Темная комната, рождественский снег за окном с отдернутым вбок занавесом, стоны и крики Абры, терзаемой мучительными затяжными родами…

Повитуха и доктор отправили Эртемизу подремать, поскольку она едва держалась на ногах, а ее помощь еще могла бы понадобиться позже. Незаметно для себя она и в самом деле уснула, и теперь, холодея, вспоминала тот пророческий сон, что впервые был навеян ей в старом римском доме почти четырнадцать лет назад. Вот и теперь, сунув руку под подол, она при тусклом свете лампы различила на пальцах кровь. Все повторялось в точности, но только теперь вместо матери к ней во сне являлась… нет, не служанка. Не служанка — лучшая подруга, которая всегда беззаветно любила ее, будто родная сестра. И которую любила она.

Пока Миза возилась с повязкой, Абра затихла. На дрожащих ногах она кинулась в комнату служанки и натолкнулась на синьора да Понтедру.

— Она пока придремала. Пусть отдохнет, ей нужно, — шепнул доктор, осторожно кладя ладони на плечи Эртемизы.

— Что с ней?

— Пока всё то же. Схватки очень слабые, а боли в пояснице, наоборот, все нестерпимее.

— Как ей помочь?

— Я делаю все возможное. Надеюсь, что почки не откажут.

— Она так кричит… Боже, какое бессилие, — она утерла лицо руками.

— Вы отвлекитесь.

— Не могу.

— Надо.

Вняв совету доктора, Миза спустилась в мастерскую. Под руку ей попалась та книга на подоконнике, и, не разбирая текста, кроме автора и названия, художница равнодушно ее пролистала.

«Итак, из всех зверей пусть государь уподобится двум: льву и лисе. Лев боится капканов, а лиса — волков, следовательно, надо быть подобным лисе, чтобы уметь обойти капканы, и льву, чтобы отпугнуть волков. Тот, кто всегда подобен льву, может не заметить капкана».

Кто-то подчеркнул эту фразу угольным карандашом. Неужели покойный Стиаттези, которому подчас было лень даже расписаться в векселе? Эртемиза повертела книгу так и этак и нашла на форзаце выведенные чернилами инициалы — «К.Б». Вот, значит, что: вместе с другими вещами при переезде из Рима к ней попал труд Макиавелли, прежде принадлежавший ее сводному брату — Карло Бианчи.

Она отложила томик в сторону и обратила взгляд на «Юдифь». Ничего в картине с тех пор не изменилось: фигуры участников схватки безлико замерли в своих позах. Юдифь кромсала шею лежащего навзничь бородатого мужчины, сверху на него давила, перехватывая руки, служанка. А из-под свежего слоя красок на Мизу иронично и чуть свысока глядел неведомый человек со светящимися ядовитой зеленью глазами, будто испытывал ее на пригодность ремеслу.

— Футляр и не должен затмить собой прелесть спрятанного в нем бриллианта, — заговорил тогда выбравшийся из стены альраун, присаживаясь возле нее перед мольбертом. — Зачем оно вам, хозяйка? Просто верните это Медичи в том виде, в каком оно пребывает сейчас. Вы сделали всё, что от вас зависело.

— Нет, — отрезала она. — Не всё.

— Наконец-то вы снова нам отвечаете.

— Помогите Абре. Это первое и последнее, о чем я вас попрошу.

— Конечно, поможем. Мы своих не бросаем, — захихикала химера.

— Своих?

— А вы вспомните, о чем вам говорила Ассанта в монастыре.

— Я тебя не понимаю.

— Скоро поймете.

Он исчез, а тишину дома снова нарушил истошный крик служанки. Эртемиза бросилась наверх. В коридоре она взглянула на мерно постукивавшие часы; стрелки показывали без четверти полночь.

Смотреть на Абру было страшно, ни одно человеческое существо не способно было бы вместить в себя столько страдания, сколько терпела сейчас она. «У нее потуги, — шепнула повитуха, — а она еще не готова к ним… Ох, бедняжка!»

— Мона Миза, вы пришли! — мимолетный луч радости озарил неживое, почти мраморное лицо роженицы.

— Я с тобой.

— Не уходите, мне с вами легче!

— Не уйду, родная моя.

Миза погладила ее по разметавшимся волосам. Повитуха то и дело заглядывала под одеяло и разочарованно качала головой, а доктор держал Абру за руку, меряя пульс — и это все, что они могли сделать.

Неизвестно, сколько прошло времени, когда в дверь кто-то постучал. Повитуха выглянула и тут же вернулась:

— Мона Миза, там этот… Джанкарло. Говорит — вы нужны.

— Я вернусь, Абра, — пообещала Эртемиза жалобно вцепившейся ей в локоть Амбретте.

— Вернитесь, мона Миза, о, пожалуйста, вернитесь! — простонала та, задыхаясь.

За дверью стоял насмерть перепуганный слуга. Едва слышно он сказал, что там приехали из полиции и спрашивают синьору Ломи. Миза отодвинула занавеску и посмотрела на подъездную дорожку, где, спешившись и держа коня под уздцы, стоял человек в форме.

— Кто там так кричит? — растерянно спросил полицейский, когда она вышла на ступеньки крыльца.

— Это моя служанка.

— А что с нею? — и по виду смутившейся художницы он догадался, тоже слегка замялся и перешел к делу: — Синьора, говорит ли вам о чем-нибудь фамилия Фоссомброни?

Миза невольно вздрогнула и прикрыла за собой дверь в дом, откуда доносились душераздирающие крики Абры.