Горькая полынь моей памяти (СИ)

  Говорят, первая любовь похожа на вспышку, от неё лихорадят, сходят с ума, безумствуют. Эмоции накрывают ударной волной, шквальным ветром, испепеляют пламенем. Ничего подобного с Каримой не происходило. Она не сходила с ума рядом с Равилем, напротив, словно находила разум, чувство правильности, ощущение своего места под солнцем.

  И желания. Не неясные, а вполне сформированные, при этом робкие, словно нечаянные, за которые стыдно, неловко, ещё и голова грязная…

  Карима уснула сидя, сама не заметила как положила голову на плечо Равиля, пододвинулась поближе, закрыла глаза и провалилась в лёгкий сон, будто не было у неё температуры, выворачивающей боли в суставах, удушья и паники, накрывающей с головой, сменяющейся приступами апатии.

  Проснулась – за окном темнело, сумерки. Она лежала на подушке, закутанная в одеяло. Равиль устроился поверх одеяла, в той же одежде, что пришёл – светлые джинсы и рубашка с коротким рукавом.

  Карима в ужасе замерла. Не ночь, но вечер точно, на заднем дворе горит фонарь, а значит, там сидит эби, отдыхает от дневного солнцепёка. Пусть бы день, не вечер, но Равиль Юнусов в её комнате, на её кровати. Мужчина в её кровати! Внутри похолодело, внутренности сковал ужас.

  Какой позор! А если зайдёт папа? Узнает мама? Дамир? Да, дверь приоткрыта, напротив комната Алсу и спальня родителей, но… Позор! Как она могла допустить? Почему папа ничего не сказал? Не видел? А эби? Мама?

 Равиль лежал с закрытыми глазами, Карима точно знала – он не спал. Она закрыла глаза, протянула руку, её ладонь ощущала удары сильного, мужского сердца.

  Зайдёт папа? Узнает мама? Пусть! Она взрослая, совершеннолетняя, почти студентка, а Равиль – её мужчина. То, что между ними ничего не было – лишь несколько поцелуев, – ничего не меняло. Равиль Юнусов – её мужчина, она имеет на него полное, неоспоримое, безусловное право.

  Пусть она бесстыжая, со своим мужчиной можно. Провела ладонью по груди, ощутила под пальцами маленького крокодильчика на кармане – эмблему Лакоста. Нырнула под планку между пуговицами и замерла, почувствовав подушечками оголённую, горячую кожу. Руку Каримы накрыла мужская ладонь, останавливая.

  – Не надо, маленькая, – голос звучал хрипло и тихо.

  – Разве тебе не хочется? – о, Карима очень постаралась, чтобы интонация была заигрывающая, как в кино, только получился робкий писк, какой-то мышиный.

  – Я люблю тебя, Карима, – без всяких предисловий сказал Равиль. – И хочу тебя, – Карима не знала, как ей реагировать. До подобных откровений их разговоры никогда не доходили, Равиль всегда лавировал, уходил от слишком откровенных или двояких тем, избегал чувственных намёков. – Мне хочется, – продолжил он мягче, будто опомнился, понял, что может напугать.

  Карима не испугалась. Ведь это правильно, что её мужчина любит её. И хочет. Так и должно быть. Никак иначе быть не может. Она осторожно расстегнула одну пуговицу на рубашке с крокодильчиком, провела рукой дальше, задевая пальцами мужской сосок. Вздрогнула от интимности происходящего, зажмурила глаза. Глупая врунишка! Не испугалась она… Испугалась, ещё как!

  Особенно, когда одним сильным движением оказалась под Равилем, а его руки прижимали к горячему телу, выводили узоры на спине, пояснице, бёдрах, оглаживали под тканью пижамы. Карима была без лифчика, почувствовав ладонь на своей груди, она зажмурилась сильнее и застонала, стало невыносимо приятно, почти больно, сладко-сладко.

  Почему так не может быть вечно? Почему губы Равиля не могут скользить по её шее, щекам, осторожно прикасаться к мочке, проводить по рукам, ласкать тыльную сторону ладони так, что Кариму подбрасывало, выгибало. Она терялась, не понимала где пол, потолок, кружилась, забывалась, ей хотелось большего, откровеннее, более открыто. Почему она не может прикасаться к нему с полным на то правом, а не с приоткрытой дверью?

  Равиль дышал тяжело, часто. Движения, в какой-то момент ставшие хаотичными, усмирялись и успокаивали Кариму, обещая ей так много, что сердце девушки не могло справиться, принять за один раз. Или она всё выдумала себе? И это буйство гормонов?

  Нет. Ничего она не выдумала. Юнусов Равиль – её мужчина. Сейчас и навсегда.

  Равиль встал, выровнял дыхание, провёл ладонью по волосам, оправил одежду и вышел, плотно закрывая за собой дверь. Карима смотрела в потолок и не могла перестать улыбаться, сиять, дышать полными лёгкими, чувствуя запах ночной фиалки из приоткрытого окна.

  На самом деле всё просто. Нет никакой паники, апатии, ей не нужно пить валерьянку, как сказал глупый доктор. Единственный, кто ей необходим – Юнусов Равиль. Просто и правильно.

  Она вскочила, включила свет, привела себя в порядок, насколько возможно. Надела платье, не слишком нарядное, всё-таки болеет, но и не домашнее, заплела косы, накрасилась – совсем немного, чтобы не бросалось в глаза, но чтобы чувствовать себя уверенней, – и пошла вниз.

  Мама, как и всегда, топталась на кухне, ей помогала Алсу, рядом Динар пытался читать книжку для малышей. Маленький хитрец обманывал, рассказывая сказку наизусть, думая, что мама не понимает.