Горькая соль войны

От нее ощутимо тянуло водочкой — видимо, причастилась мамаша по случаю кончины дочери. «Выпить мы всегда найдем, был бы повод!» — с неожиданным раздражением подумал Шарун. Фигурой Морозова не блистала, да и тело у нее было мягкое. Дряблое, похожее на перестоявшую опару.

— Дочку не забрала? — поинтересовался участковый.

— Не забрала, Геночка, не забрала! — плаксиво сказала хозяйка. — Вот и осталась я одна-одинешенька. Сначала Петя помер, потом Кольку посадили, а теперь вот Господь и Таньку прибрал! Тошно мне, Геночка, жить не хочется!

— Чего ж не забрала? — хмуро поинтересовался участковый.

— Так сказали, резать ее будут! — сделала круглые глаза женщина. — Завтра, говорят! Устименко уже и за гробом поехал, попа заказали, чтобы все чин по чину было!

— С кем она вчера ушла? — спросил Шарун. Соловьева перевела взгляд на него.

— А это кто же будет, Геннадий Степанович? — поинтересовалась она. — Общественность твоя? Так, что ли? Здоровые лбы! Таким в окопах сидеть, а не с бабами разговоры водить!

— С уголовного розыска это, — оборвал ее участковый, чувствуя, что разглагольствования пьяной бабы Шаруну неприятны.

Морозова осеклась.

— Так я ничего, — сказала она. — А с кем ушла… Так Анька за ней приходила, хвостом мела. Да ты, Геннадий Степанович, знаешь, они в ФЗУ вместе учились. Мы еще посидели. По двадцать капелек приняли. Они и пошли. А что, дело молодое, что ж им дома-то сидеть?

— Вот и добегались, — сказал участковый.

— Хороводились они где? — спросил Шарун. — Где-то они свои посиделки устраивали?

— А мне откуда знать? — неожиданно трезво заметила Морозова. — Я для ихних посиделок стара уже. У нас тут свои посиделки. Вечером выйдем, на скамеечке посидим, новостями обменяемся, семена полузгаем да и по домам.

— Анна Яковлевна, — уважительно поинтересовался до того молчавший Дронов. — А вот тут, говорят, Пашка Кривой у девчат в кавалерах ходил. Не знаешь такого?

— Алкаш, — убежденно сказала Морозова. — Да одноглазый к тому же! Тоже мне, нашел кавалера! Куражный, правда, как выпьет, весь гонор из себя выплескивает. Только против наших мужиков он в коленках слаб. Пару раз дали ему по соплям, враз дорогу сюда забыл.

— А где живет, не знаете? — продолжил расспросы Дронов.

— Говорил, в бараках на Тракторном поселке, — сообщила женщина. — А так это или не так, извини, не проверяла.

— Повязка у него на каком глазу?

— На левом, — бездумно сказала Анна Морозова и тут же поправила себя: — Или на правом? Я ведь и не приглядывалась. Нет, вроде точно на левом.

Участковый отошел в сторону, кашлянул, призывая к себе оперуполномоченного.

— Я вот что хочу сказать, — предложил он. — Есть тут одна хаза, вечно там молодежь да шантрапа разная кружится. Можно заглянуть.

— Что за хаза? — спросил Шарун.

— Мадам там одна проживает, — осторожно сказал участковый. — Фицлер ее фамилия. Зовут Марией. Была у меня информация, что скидывают ей некоторые деловые барахлишко. Ну, и собираются у нее. Картишки, гитарка… Притон не притон, а самогоночку она прикупает. Я ее еще до войны разок накрывал, так штрафом отделалась.

— Из немок? — удивился Шарун.

— Какой там из немцев, — махнул рукой участковый. — Замужем за немцем была, вот и вся ее причастность к Европам. Но заглянуть к ней стоит, нутром чую!

— Так что же мы? — удивился Шарун. — Пошли!

5

Мария Фицлер жила тут же, на Быковской, в однокомнатном деревянном домике, к которому была пристроена саманка в виде кладовой — без окон и дверей и с входом, выходящим в общие сени. В сенях на ржавом гвозде висело оцинкованное корыто, поленницей были сложены дрова, в углу стоял деревянный пенек, густо посыпанный солью, на пеньке лежал топорик с потемневшей от жира рукоятью. У пенька валялась неощипанная и безголовая тушка курицы. Рядом на деревянном табурете гудел керогаз, на котором стояла алюминиевая кастрюля с варевом. Иванов неосторожно задел плечом ванну, ванна загудела, и на шум выскочила хозяйка — худая, остроносая, с головой, наглухо обвязанной платком, и в домашнем халате.

Завидев участкового, она ойкнула и прижалась спиной к двери в комнату.

— Геннадий Степанович, — визгливым голосом сказала она. — Я тут ни при чем. Это они сами…

— Ты о чем? — участковый легко отодвинул ее, и милиционеры вошли в кладовку. Окон в этой комнате не было, тускло горела лампочка и предательски высвечивала все то, что явилось предметом паники хозяйки.

На столе стояло несколько пустых бутылок «сургучки», в тарелках сохли какие-то огрызки, несколько бутылок валялось под столом, а на земляном полу валялись окровавленные тряпки.

На смятой постели с несвежим бельем лежала мертвая женщина. О причинах смерти гадать не приходилось — белокурые волосы слиплись от крови, в левом виске темнело пулевое отверстие.

— Та-ак, — с расстановкой сказал участковый. — А вот и Анютка. Догулялись, значит!

— Христом-богом, — зачастила хозяйка. — Вы же меня знаете, Геннадий Степанович! Это все Пашка, он же, как выпьет, зверем становится! Сделали черное дело и сбежали. Что же, мне теперь за них отдуваться?

— За содержание притона ответишь, — сказал участковый.