Горькая звезда

…Она говорила, Алексей слушал. Он смотрел на златовласку и вдруг с пронзительной ясностью понял, что его, молодого парня начала двадцать первого столетия, циничного и не верящего во всякие там возвышенные чувства, громом небесным поразила любовь. Любовь — та самая, на которой исстари стояла земля и от которой всемерно старались избавиться в эпоху торжества «демократии западного розлива», заменив ее «свободными отношениями» и сексом по расценкам в твердой валюте.

* * *

— Пожениться хотите? Это вы хорошо придумали, а главное — вовремя, — полковник посмотрел на стоявших перед ним Полину и Алексея и вдруг вспомнил, что это фраза из одного хорошего старого фильма о летчиках Великой Отечественной войны. — Хотя…

«А что „хотя“? — сказал он сам себе. — Ведь это же прекрасно, что здесь, в Киеве, засыпанном радиоактивной пылью; в блокированном городе, где приходится выковыривать из всех щелей огрызающиеся лутерские шайки и ждать удара „гуманитариев“, чтоб им всем пусто было, где идет непрерывная борьба за выживание, и где все время висит угроза вторжения чудовищных тварей Чернобыльской зоны, о которых толком ничего не известно, эти двое любят друг друга и хотят стать мужем и женой! Они будут первыми молодоженами нашей республики, а потом появятся другие, и будут рождаться дети, и жизнь будет продолжаться. Счастья вам, ребята…».

— Что «хотя», товарищ полковник? — осторожно спросил Алексей, пытаясь разгадать выражение лица «гетмана», как за глаза назвали ополченцы своего командира, и не выпуская из руки ладошку Полины.

— Хотя я здесь ныне официальная власть, — губы полковника тронула улыбка, — и поэтому могу зарегистрировать ваш брак. Как может это сделать капитан корабля в дальнем плавании. Правда, насчет марша Мендельсона не знаю, но все остальное-прочее… Будет вам свадьба, самая что ни на есть законная — будет!

И свадьба состоялась — первая свадьба после катастрофы, опустошившей Киев. И невеста была в белом платье — в брошенных салонах и магазинах можно было найти все, — и даже, вопреки опасениям полковника, звучал марш Мендельсона, записанный на компакт-диске. Бойцы пировали возле костров, разведенных прямо на улице, и был салют — правда, сдержанный, потому что с боеприпасами было туго и патроны приходилось экономить. Со спиртным было проще, однако «гетман» не допустил бесшабашного разгула: необъявленную войну против врагов внешних и внутренних, которая шла постоянно, никто не отменял, и ополченцы это понимали. Зато в добрых пожеланиях молодым недостатка не наблюдалось: люди видели в Алексее и Полине тех первых ласточек, которые, вопреки поговорке, сделают весну.

Две ночи молодожены почти не спали, жадно опьяняясь друг другом, а на третью ночь, пресыщенные ласками, заснули, так и не разомкнув объятий. И в этой жаркой дремоте Алексея настигло странное видение, вернее, целая череда видений.

…он (только в каком-то ином обличье) шагал по траве, шуршавшей под ногами, а впереди была дымящаяся черная яма, в которой гнездилось зло. Это зло грозило неминуемой смертью, но за спиной Алексея, крепко сжавшего в руках копье с кремневым наконечником, были люди его рода, и он, вождь, обязан был их защитить и принять на себя первый удар неведомого. И неведомое ударило его незримой ладонью, обладавшей тяжестью каменной лавины, давя, сокрушая и выжимая жизнь из хрупкого человеческого тела…

…под стенами города носились толпы диких всадников, они кричали гортанно и осыпали защитников тучами стрел. Шурша оперением, стрелы пели злую песню смерти, но Алексей — он снова был в каком-то ином обличье, на этот раз в кольчуге и с мечом в руке, — стоял на стене, потому что за его спиной был его город, люди, дома, в одном из которых его молодая жена прижимала к груди первенца. И Алексей стоял под стрелами и сбрасывал вниз лезущих на стены степняков, разваливая им головы и отсекая руки вместе с кривыми саблями, — стоял до тех пор, пока одна из стрел не нашла наконец дорожку в броне и не вошла в его тело, гася сознание острой болью…

…а потом картина сменилась. Алексей, в своем привычном сегодняшнем облике, шел по темному туннелю метро от станции «Контрактовая площадь» — точно так же, как месяц назад, только один, без товарищей. Он уже знал, что ждет его впереди, и поэтому ничуть не удивился, когда увидел нишу, открывшуюся перед ним тогда на краткий миг. Но теперь эта ниша была распахнута настежь, а возле того самого камня-жернова стоял кряжистый старик, седовласый и седобородый, в белом одеянии и с посохом в жилистой руке.

— Ну, здравствуй, отрок, — прогудел волхв (откуда-то Алексей совершенно точно знал, что это именно волхв, и никто иной). — Я тебя ждал.

— Я вообще-то не отрок, — пробормотал парень, — мне уже двадцать пять стукнуло.

— В твои лета в наше время мужчины были отцами семейств и опытными воинами, а вы до тридцати остаетесь отроками и отроковицами, — старик усмехнулся. — Ну да ладно, не об том речь. Слушай меня, младень.