Горькие шанежки(Рассказы)

Еще не веря тому, что поиски кончились, боясь радоваться раньше времени, Семушка выбрался на чистое место. Далеко впереди он увидел телку, бегущую по дороге с задранным хвостом, и гнавшую ее Найду.

— Видишь, нашлась! — проговорил Слободкин, выходя на дорогу. — Улеглась в холодке, да в такой чащобе, что мог бы пройти и не заметить…

Семушка измученно и благодарно улыбнулся сухими губами. Смахнув с лица пот, зашагал рядом со Слободкиным и неожиданно для себя все рассказал доброму дядьке. И как нечаянно уснул на остожье, и как бегал к Левинской пади, как пробирался до бугра, с которого и увидел потерянных коров.

— Да я это понял, Семен, — скупо улыбнулся ему Слободкин. — Разве тебе под силу такая работа? Зачем соглашался-то?

— Сапоги купить надо, — вздохнул Семушка.

Слободкин задумчиво посмотрел в лицо пастушка и тоже не сдержал вздоха.

— Да-а, брат… Но держаться надо, Семен… Нам с тобой этот день на всю жизнь станет зарубкой.

— Станет, дядь Яш, — кивнув головой, согласился Семушка.

— Вот как держаться нам надо теперь! — сжимая пальцы в кулак, повторил Слободкин. — Большая беда навалилась…

— Так уже все, дядь Яша! — улыбнулся удивленный Семушка. — Коровы все дома, и Красулька ваша нашлась!

— Эх, воробей! Не про то я тебе толкую. — Слободкин чиркнул спичкой, раскурил самокрутку и грустно, строго посмотрел в глаза Семушке. — По селектору передавали, сегодня утром немцы на нас напали… Война ж началась, Семен!

И не так тяжкая весть о войне, о которой у Семушки не было представления, а сам тон сказанных слов, похмурневшее лицо дядьки Слободкина ударили мальчугана по сердцу испугом. Он притих и задумался. Вокруг него млели покосы, клонилась от слабого ветра трава, разносился окрест стрекот кузнечиков и посвист птиц… Но отзывчивой детской душой Семушка почувствовал силу большой беды и понял, что сейчас не нужно говорить, а лучше подумать о таких важных делах и событиях.

Молча, понурясь, так они и продолжали свой путь по горячей дороге…

ГОРЬКИЕ ШАНЕЖКИ

Третий месяц гремела война… Третий день над полустанком моросил дождь.

От сырости все кругом насупилось, потускнело. Прибитая; лежала в огородах ботва, грустно клонились шляпки подсолнухов, на линии потемнел балласт, и вода блестела на промасленных шпалах. Дождь загнал ребятню под крыши, колхозникам не давал убирать хлеб, мешал работать железнодорожникам. Ночами морось закрывала от машинистов неяркие огни семафоров и, подходя к полустанку, паровозы начинали гудеть требовательно и сердито.

В тот день по станции дежурил отец Леньки Чалова. Переговорив по телефону с дежурным соседней станции, он вышел на крыльцо и посмотрел вдоль стены, под которой обычно собирались ребятишки. Никого не увидев, дежурный спустился с крыльца, обогнул здание и вошел в коридор жилой половины. Поторкался в одну квартиру, в другую, но они оказались закрытыми.

— Когда надо, никого не найдешь, — проворчал он, возвращаясь. — Куда это они подевались?

Проходя мимо двери в маленький и всегда пустующий зал ожидания с единственным диваном, Чалов услышал негромкую песню и заглянул в коридор зала. На сухом полу под стеной он увидел кирпичи, застеленные белыми тряпочками; около них лежала сумка с неумело нашитым красным крестом, а на одном из кирпичей прикорнул тряпичный заяц с забинтованной лапой. Тут же сидела девочка и, напевая, баюкала завернутого в лоскуты плюшевого медвежонка с перевязанной головой.

Это была Клара — семилетняя дочка начальника станции. Местная ребятня перекрестила ее в Карлушку, и эта дразнилка так подходила к круглолицей курносой девчушке, что даже дома ее часто так называли.

Чалов негромко кашлянул.

— Вот как… Да тут настоящий медсанбат, оказывается!

Девочка быстро обернулась, и лицо ее осветилось улыбкой.

— Не-е, дядя Саня. Я тут в больничку играю.

— Ну, больница или медсанбат — разница невелика… А что ж ты одна? Где ребята?

— Ражбежались. — Карлушка вздохнула. — Ленька ваш с Пронькой и Толиком ушли на кажарму… Варнаки шалашик в орешнике строят. А моего брата Серегу мамка в Ужловую, к доктору повежла…

— Ты когда же научишься буквы хорошо выговаривать? — улыбнулся Чалов.

Девочка опустила реснички.

— А вот когда в школу пойду…

За выемкой, в двух километрах от станции, поднимая в сырое небо столб дыма, пыхтел на подъеме паровоз.

Чалов присел, взял девочку за руку.

— Есть важное дело, Карлушка… Знаешь в деревне старика Колотилкина? Который продавцом в магазине работает?

Карлушка улыбнулась:

— A-а, этот дедушка салажки делать умеет, да?

— Точно! — обрадовался Чалов. — Дед Колотилкин и обеспечивает всех вас салазками… Так вот: нужно сейчас пойти к нему и сказать, что в военном эшелоне едет на фронт его сын Николай. Запомнила?

— Ага.

— И еще скажи, что этот эшелон пройдет мимо нас часа через два, пусть поторопится. Поняла?

— Ага, — снова сказала Карлушка.

— Вот сколько! — Чалов показал растопыренные пальцы: — Два часа только. Скажи — сын Николай. Танкист. Едет на фронт. Только ты сразу беги, сворачивай свой медсанбат! — повторил Чалов и заторопился сам: паровоз уже пыхтел на выходе из выемки.