Горькие шанежки(Рассказы)

Шурка быстро умылся и через минуту уже сидел между дядькой и дедом, бодро хлебал лапшу и рассказывал про дорогу, про лес, такой густющий на сопке, про линию в выемке и про то, как их с Петькой напугали. Забывшись, рассказал и про косачей, снарядами взлетавших около огородов. И тут, осекшись, виновато посмотрел на деда, на дядьку, сидящего в майке, плотно облегающей его большую сильную грудь.

— Так огороды ж за выемкой, — тихо сказал дед, косясь на бабку, хлопотавшую у печки. — А ты говорил, что близко ходили.

— Соврал, значит? — прямо спросил дядька.

Шурка склонился к столу, чувствуя, что теперь-то уже от стыда собираются слезы. Но тут на его голову легла широкая ладонь деда.

— Это он заплутался маленько, — сказал дед. — Дороги завсегда незаметно уводят. Вот и они с Петькой перемахнули через сопку. Бывает!

— Бывает, — усмехнулся и дядька Клим. — Ладно, Шурка, не кисни. Вот Виктор со школой управится, я отпуск возьму, махнем на речку Марусинку. Это в самых сопках, раз в десять подальше, чем ты сегодня ходил. Будем ленков ловить, хариусов. Пойдешь с нами?

Глянув на Клима заблестевшими враз глазами, Шурка только кивнул…

Одолев еще кружку молока, он выбрался из-за стола, подошел к мешку и стал выбирать стебли потолще.

— Деда, я Семушке кислицы снесу…

— Неси, что ж.

Набрав толстый пучок, Шурка побежал через сад к знакомой дыре в ограде. Под деревьями было сумрачно от теней, и, выбравшись на покос, Шурка даже зажмурился от яркого света. И вместе с теплом солнца почувствовал в себе огромную радость — оттого что столько видел в этот день, и что бабка с дедом хоть и отругали его маленько, а сами добрые-добрые, и что скоро пойдет он в далекий поход на речку Марусинку вместе с дядьками, рядом с которыми никто на свете не страшен…

И не зная, как выплеснуть эту свою радость, какой дать ей ход, он закричал торжествующе, высоко подпрыгнул с пучком кислицы в руках и пустился бегом к дому соседей.

ТЯЖЕЛЫЙ ДЕНЬ

Стадо Семушка пригнал в сумерках… В тот час из низинок, от пади разливался по округе туман. В деревне за озером играла гармошка, слышалась песня.

Семушка крепко устал. Да и то: целый день бегал за коровами, до хрипоты накричался на них, непутевых. Он вяло похлебал щей, запил их молоком и лег в сенях на самодельном топчане. Укрылся овчинной шубой и сразу же заснул, будто в яму провалился.

Июньские ночи короткие. А эта и по календарю короче других. И в эту-то ночь привиделся Семушке удивительный сон…

Обратился он, вроде бы, в птицу. Взмахнул руками, как крыльями, и стал подниматься вверх. К самому поднебесью. И так высоко поднялся, что дух перехватило. Но и хорошо же ему, интересно было там, наверху.

С высоты рассмотрел он покосную равнину с лиманами, холмы и перелески на выпасах. Увидел под собой строгую линию железной дороги. С обеих сторон к ней лепились дома полустанка: четыре сбились кучкой у переезда, а один темнел крышей чуть в стороне. Это была станция. Против нее — за линией — увидел Семушка и свой дом на две квартиры, и большую избу соседей — стариков Орловых…

Как же хорошо, как славно летать! В росе не мокнешь, ноги не устают от ходьбы, не жарко и не холодно, а видно все-все. Вот внизу рельсы синеют. На равнине они прямые, как по линейке начерченные. Но недалеко от полустанка линия опускается в выемку и вьется змеей среди сопок, огибающих равнину подковой. Вершина подковы направлена к востоку, где солнышко всходит. Под другой половинкой подковы, на косогоре, пристроилась деревня. От линии и полустанка ее отделила кочковатая падь с речкой Безымянкой посередине.

И речка сверху совсем маленькой кажется. Бусинками на нее нанизаны озера и озерки. Самое большое озеро — против полустанка. Безымянка скрывается в нем, но, упрямая, вытекает с другого конца. Там через нее мосток перекинут на сваях из рельсов. А еще ниже, уже за мостком, виднеется брод для тракторов, машин и конных подвод. От брода дорога поднимается рукавами рубашки: один к переезду через линию, а другой — к деревенскому косогору.

Семушка помнил, что дальше за равниной раскинулась Левинская падь с топями. Он потянулся, чтобы рассмотреть это страшное место, но тут что-то сбило его с полета, все видимое потускнело, и он вроде бы ткнулся плечом в твердую землю. Открыв глаза, в полумраке рассвета увидел над собой хмурое лицо отчима.

— Зачем ты? — удивленно спросил Семушка, жалея о сне. — Зачем… будишь?

— Трясу-трясу, а он как мертвый! — сердито проговорил отчим. — Вставай, работничек.

— А-а… — Семушка сладко зевнул, опять закрыл глаза. — Счас я, погоди чуть…

Потянул на себя теплую овчину, в секунду забылся, но та же рука опять встряхнула его за плечо.

— Кому говорят, вставай! Все уж коров выгоняют…

Семушка торопливо сел на топчане, а глаза его никак не хотели раскрываться. Он уж было привалился к стене, но из глубины дома подала голос мать:

— Подымайся, сынок… Вставай… Люди ведь ждать не станут…