Горькие шанежки

Став на колени, они пригоршнями стали пересыпать пшеницу на тряпку. Как и дед, Шурка зачерпывал ее, подводя горсти одна к другой, но торопился и много зерна сыпалось обратно. Дедовы же большие пригоршни сходились осторожно, наполнялись до краев и ни одно зернышко не просыпалось. Потом дед спустился под откос, вернулся с куском ржавой жести и полынным веничком в руках. Сметая на жестянку остатки пшеницы, перемешанной с балластом, он около мешковины потихоньку провеивал зерно. Камешки падали прямо, а зерно ветер сносил чуть-чуть в сторону, прямо на тряпку.

— Ведра два, поди будет! — обрадовался Шурка, когда работа была окончена. — А молоть ее седни будем, деда? Я покручу крупорушку? Я это вовсю уже умею…

— Смолоть, Шурка, все можно, — негромко сказал дед. — Дело это не мудрое…

Захватив все четыре угла мешковины, он крепко стянул их крестом. Подняв узел, поднес его к вязанке и увязал вместе с ней.

— Помоги-ка, Шурк!

Поднатужась, вдвоем они взвалили вязанку сена деду на спину, а узел с зерном — на грудь. Дед одной рукой еще и Шурке помог поднять его вязанку, и они пошли дальше.

Когда поравнялись со станцией, дед вдруг свернул к крылечку дежурного. Там, поджидая очередной поезд, стояла Нинка-холостячка — рослая и красивая, с длинными волосами, спускавшимися из-под красной фуражки.

— Ты, дочка, — попросил дед, — позвони-ка в Узловую. Вишь, какая беда… В том составе, что перед этим ушел, какой-то вагон испорчен. А в том вагоне пшеница. Сыплется, понимаешь. Пускай там посмотрят, заколотят дыру. Это ж сколько добра пропадет, пока до места доставят…

— Ладно, дедушка, сейчас позвоню, — пообещала Нинка и, глянув в сторону выемки, из которой выбирался новый состав, скрылась в станции.

— Ну вот, теперь ладно будет, — сказал дед, торопясь перейти линию. — А птицам по стольку рассыпать — больно густо…

Шурку с дедом уже заждались. Пузатая Белянка сразу уткнулась мокрым носом в сено, шумно завздыхала. А работников дома ожидала на столе теплая картошка, политая простоквашей, чашка с капустой, кружки с чаем. Когда Шурка с дедом умылись и сели к столу, бабка достала с дальней полки завернутую в полотенце четвертушку хлебной буханки — черную, ноздреватую, — все что осталось до завтрашнего вечера, до развозки. Отрезала всем по ломтику, остаток завернула и опять спрятала.

Обычно за едой дед негромко переговаривался с бабкой о разных делах и новостях, над Шуркой подтрунивал. Но сегодня он ел молча, старательно подносил ложку ко рту, как всегда, подставляя снизу кусочек хлеба, который почти и не уменьшался. Поэтому и Шурка молчал, хотя ему не терпелось рассказать бабке про находку на линии. «Может, дед хочет бабушке сразу готовую муку отдать? Но такое не похоже на него…»

— Картошек, отец, совсем мало осталось, — сказала бабка. — Прямо беда… В подполье и лазить не хочется. Окромя семян и нет ничего.

— Семенную трогать не будем, — негромко проговорил дед. — Нонче огород пошире занимать надо. К осени, думаю, едоков в доме прибавится…

Он поднялся из-за стола, у двери снял с гвоздика кепку.

— Я, мать, в деревню схожу. С Фролом потолковать надо.

Выйдя за ним следом, Шурка увидел, что дед выудил из узла горсть зерна, завернул его в носовой платок и положил в карман. Нет, что-то затевает дед, по всему видно.

— Деда! — подступился Шурка. — Я с тобой в деревню пойду?

— А тут управляться кто будет?

— Так я успею…

— Ну что ж, — усмехнулся дед. — Пошли, коль ноги не притомились.

Председателя они застали в конторе. Несмотря на тепло, Фрол сидел за столом в дождевике и фуражке. Подняв голову от каких-то бумаг, он внимательно посмотрел на деда, скользнул взглядом по Шурке и, будто только узнав их, шагнул из-за стола, стукнув деревяшкой.

— Здорово, товарищи железнодорожники! Это какая ж забота вас в колхозную контору привела?

Дед присел на лавку у стены, тронул рукой бороду, усмехнулся:

— Тороплив ты, Фрол…

Председатель чуток вроде смутился, вернулся к столу, достал серый кисет, стал сворачивать цигарку.

— Так время нонче торопливое больно. Я вот только с поля приехал, сводку оттарабанить надо да и опять ворочаться. Сеем, вишь ли какое дело…

— Управляетесь? — осторожно полюбопытствовал дед.

— Крутимся, отец. Самая запарка сейчас. Гусеничников чертовы эмтээсовцы только два дали, а на колесниках не вытянешь. Обещают еще подбросить, а когда это будет? Когда соседи отсеются. Другой раз так замотаюсь, что и вспомнить не могу, вчера было что или это еще сегодняшний день тянется…

Но о своих бедах, как Шурка заметил, председатель говорил с какой-то даже озороватостью, бодро попыхивая самокруткой. Будто даже это не он, а совсем другой человек когда-то приносил к ним в дом ведро озадков. И не было теперь на дядьке Фроле солдатской шапки со щербатой звездой во лбу. Даже рука его раненая теперь шевелилась бойчее.

Поговорив о колхозных делах, дед достал платок, развернул его и протянул председателю.

— Глянь-ка…

Фрол осторожно взял платок, поднес к свету и стал разглядывать пшеничные зерна. Даже зачем-то понюхал их и с удивлением глянул на деда.

— Откуда оно у тебя?

— Да уж не краденое…