Горькие травы (СИ)

В ванной мы проводим больше времени, чем планировали, потому что сначала я опускаюсь перед ним на колени, а потом он берёт меня сзади, и я трусь острыми сосками о мозаичный кафель стены, следуя ритму, насаживаясь глубже, выкрикивая его имя. И лишь затем мы устало намыливаем друг друга, скользим ладонями по всем мышцам и изгибам тел, обмениваемся утомлёнными улыбками и короткими нежными поцелуями.

Прислонившись спиной к прогревшейся стене и прикусив кончик большого пальца, я наблюдаю, как он стирает полотенцем капли со своей груди, и просто млею от факта, что этот мужчина принадлежит мне. Великолепно сложенный, гибкий, красивый, насквозь пропитавшийся мной. Пётр замечает этот взгляд, и я смущаюсь, вздрагиваю ресницами и заливаюсь краской, но не могу сдержать довольной улыбки. Он усмехается, раскрывает полотенце, подзывая к себе, и я послушно шагаю, позволяя обернуть меня чуть влажной, чуть пахнущей его кожей тканью. И теперь он сам смотрит на меня внимательно, лаская взглядом моё лицо. И это так… не знаю…

Так, как любая женщина на свете мечтает, чтобы на неё смотрел мужчина. Будто она самая-самая — самая красивая, самая дорогая, самая родная. Будто ради неё он готов совершать подвиги и рвать пасти драконам, а она в это время будет в безопасности. Потому что в его поле зрения. Под присмотром. И у меня застревает ком в горле, потому что никто раньше так не меня не смотрел.

Пётр целует меня оглушительно бережно, словно мой рот — едва распустившийся бутон редкой розы, покрытый горошинами росы, и я чувствую, как подгибаются колени и дрожат пальцы.

— Иди, я догоню через минутку, — шепчу, и он кивает и выходит из ванной.

Мне просто нужно мгновение, чтобы законсервировать этот момент. Проиграть его в голове пару раз, изогнуть губы в дурной блаженной улыбке и аккуратно сохранить под кодовым названием «Счастье».

Провожу ладонью по запотевшему зеркалу над раковиной и встречаюсь глазами с собственным отражением. Обнажённая, только лишь чёрная полоска чокера на шее, с мокрыми спутанными волосами, опухшими губами, стёртой щетиной кожей на щеках и подбородке и тёмными разводами потёкшей туши под глазами. Раньше я бы поморщилась и отвернулась. А сейчас мне кажется, что я красивая. Потому что это лицо только что было обласкано таким взглядом, после которого невозможно думать иначе.

Потому что так смотрят, когда…

Глава 25

Слепяще-яркие лампы над кухонным гарнитуром выключены, в квартире приятная глазу полутьма — мягкая, тёплая, разбавленная лишь приглушённым золотым сиянием, льющимся из светильника в углу. За окном слышится далёкий залп случайного припозднившегося фейерверка, и всё вдруг стихает, становится уютным и безмятежным, а я аккуратно, чтобы не навредить и не разрушить, прикрываю дверь ванной и медленно дохожу босыми ногами до угла стола.

На Петре серые спортивные штаны, и они так низко сидят на бёдрах, что моя бровь сама по себе ползёт на лоб, а в голове проносится мысль, что не очень, в общем-то, я и устала, можно ещё разочек повторить, но тут я замечаю на краешке острова футболку — старую, линялую, с выцветшим принтом Nirvana и дыркой в подмышке. Ту самую. Мою. Улыбаюсь, быстро натягиваю её на себя и спешу к Петру, чтобы быть обнятой, прижатой к груди и зацелованной куда-то в волосы.

— Хочешь чего-нибудь? — спрашивает он. — Есть, пить, спать?

— Ммм… Нет. Хотя…

Не разрывая контакта кожи с кожей, я тянусь рукой к своей кружке с шампанским, которое, конечно, уже согрелось и немного выдохлось, но на вкус по-прежнему восхитительно. Интересно, когда я продам почку, чтобы купить «Туарег», останется ли у меня ещё немножечко денег на пару ящиков Moet & Chandon?

— Скажи мне, сколько стоят эти пузырьки? — требую я.

Но Пётр в ответ лишь пожимает плечами:

— Я взял эту бутылку из офиса, клиенты подарили в качестве благодарности, старинный…

— Русский обычай, — заканчиваю за него. — Знаю, Даня рассказывал.

— Трепло, — качает головой Пётр, а я улыбаюсь — может, даже чуточку загадочно.

— А ты когда-нибудь раньше пил «Моэт», или как там оно произносится?

— Бывало на всяких пафосных мероприятиях.

— А длину мюзле измерял?

Пётр смотрит на меня неотрывно, и я вижу, как загораются его глаза, а затем он отстраняет меня от себя, кладёт ладони мне на плечи и говорит:

— Жди здесь, я скоро вернусь.

— Ты куда? — весело окликаю я, когда он буквально бегом бросается в коридор.

— За плоскогубцами! — кричит он, уже по пояс забравшись в шкаф.

И мы долго-долго раскручиваем проволоку в полумраке кухни, царапая пальцы, шутя, смеясь, попивая шампанское из одной кружки и прерываясь на поцелуи — просто как два дурака. Очень счастливых дурака, особенно в тот момент, когда наше криво распутанное и в паре мест переломанное мюзле доходит до отметки в, кажется, ровно пятьдесят два сантиметра на рулетке, и мы громко и победно вопим.