Горькие травы

— Удивила, кума Степанида, ох удивила! Вот новость так новость! У нас в Коростылях в году по три человека перепробуют. Да их, как лапти, меняют на нашу голову, не успеешь оглянуться — опять новый. Что с того!

— Как сказать, — Степанида обиженно поджала губы.

— Вместо Тахинина, что ли? — словно между прочим бросила Салыниха, меняя тактику: она еще не все выведала, а обиженная кума Степанида могла уйти, ничего больше не рассказав.

— А то вместо кого же?

— Из городских опять?

— Нашей Гальки Прутовой сынок, та, что в город замуж еще до колхозов вышла за фабричного. Приезжал тогда с наганом, в колхоз сбивать. Поляков фамилия. И пожила она с ним мало — пришибли его потом на заводе вредители, говорят. Людям поверь, сама я другое знаю. У нас сколь невинных позорил. Как у кого животина лишняя — кулак, на выселку его.

— Это какая же такая Прутова Галька? С пятном-то возле уха, что ль?

— Да ты, кума, неужто не помнишь? Она самая, родимое у ней. Потом в девках почти и не видать было, волосьями прикрывала. Ее в городе в войну немец повесил, с партизанами работала. Она потом на докторицу выучилась.

— Это же деда Матвея сестра?

— Она, она самая, младшая, — обрадовалась кума Степанида. — Малый-то ее потом в Германию попал, апосля у деда Матвея жил, как назад вернулся. — Она оглянулась и понизила голос до шепота, хотя поля вокруг и дорога были совершенно пусты и безлюдны. — Слышь, кума, тронутый он из Германии вернулся, все дурачком ходил. Дед Матвей с Волчихой его выходили, как за малолетним дитем приглядывали.

— А то, кума. — Салыниха выпятила губы, туго подтянула концы кашемирового платка.

— И то, кума Салыниха, вон, слышь, говорят, девка-то деда Силантия, Фроська, что сделала. — Она опять зашептала Салынихе в самое ухо.

Та, освободив ухо от платка, жадно слушала, пришлепывая от удовольствия губами:

— Господи? Вот люди-то пошли, кума! А Тахинин-то, председатель наш, партейный. Срам-то, срам!

Кума Салыниха неловко перекрестилась, не снимая овчинной, без пальцев, рукавицы, и заторопилась.

— Пойду, пойду, кума, заговорилась с тобой. Ну, спасибо, кума, досвиданьечко, побегу я.

— Беги, кума, беги. Мне тоже итить надо. А что, кума, у вас-то в Коростылях что слышно? — запоздало спохватилась кума Степанида.

Салыниха уже не слышала, была далеко и резво, как-то бочком, катилась по дороге, размахивая одной правой рукой.

В колхозах области прошли отчетно-выборные собрания, и теперь шла подготовка к весенней страде. Перед весной Юлия Сергеевна Борисова выезжала в районы области. Переоделась в брюки, натянула фетровые белые валенки, приготовила шубу и пуховый платок. Дядя Гриша, выполнявший во время поездок обязанности своеобразного ординарца, прихватил на случай, если где-то застрянут, подбитую цигейкой огромную рыжую доху. В обкоме за Борисову оставался Клепанов. Юлия Сергеевна его недолюбливала — слишком осторожный и медлительный, — все так же не мог решить самостоятельно ни одного вопроса. «Не мог или не хотел?» — часто спрашивала себя Юлия Сергеевна. С ним приходилось мириться, никто лучше его не знал промышленность области.

Перед самым отъездом в села, когда машина спокойно пофыркивала у подъезда и дядя Гриша в последний раз проверял свое хозяйство, Юлия Сергеевна прощалась с матерью.

— Счастливого пути, доченька. — Зоя Константиновна держалась довольно бодро. — Без особой нужды не пропадай. Хоть раз в неделю позванивай, пожалуйста. Мы с тобой так и не поговорили толком после Москвы.

— Еще поговорим, мама, до свидания. Скажи Карловне, пусть следит за температурой, чтобы сырости в комнатах не было. Тебе вредно.

— Ладно, Юленька, ладно. Спасибо. Поезжай, ни о чем не думай. Себя береги. Мне тут письмо одно любопытное принесли, со стихами…

Юлия Сергеевна хотела пошутить, раздумала и продолжала слушать молча.

— Ты, наверно, забыла уже, — сказала Зоя Константиновна с гордостью. — Он после войны был лучшим моим учеником. Я тебе как-то рассказывала о нем, и не один раз. Саша Козлов. Сейчас где-то на Дальнем Востоке, геологом. Пишет, нефть ищут. Каждый раз присылает мне свои стихи, этот раз тоже. Приедешь, я тебе обязательно покажу, — мальчик будет поэтом, тогда вспомнишь меня. Я не ошибаюсь, доченька.

— Я знаю, мама.

Юлия Сергеевна подумала, сняла трубку, попросила секретаря уточнить, когда назначено перевыборное собрание в колхозе «Зеленая Поляна» Осторецкого сельского района.

— Через пять дней, в субботу? Благодарю. — Вспомнив, она попросила еще позвонить редактору «Осторецкой правды» и проследить за статьей о Полякове — «Замечательный почин».

Пока секретарша выясняла, Юлия Сергеевна стояла у окна и, слегка улыбаясь, думала, что теперь Полякову трудно попятиться назад.

Зоя Константиновна, гордая, незаметно следила за дочерью.

— Ну, будь здорова, родная, мне пора, — она прижалась головой к сухонькому плечу матери и сбежала к машине.

Дядя Гриша распахнул дверцу.