Горькие травы

Юлия Сергеевна хотела ответить и увидела, что Лобовой это не нужно, она рассказывала и вспоминала для себя. Она, наверно, забыла, где она, и, вероятно, вот так стояла бы у себя в избе или где-нибудь в поле. И Юлия Сергеевна ее не перебивала. Поляков что-то такое рассказывал об этой женщине забавное. Сейчас, несмотря на сухой и теплый кабинет, Юлии Сергеевне было зябко.

Она незаметно оглядела Марфу еще раз с головы до ног: грубые солдатские башмаки, тщательно очищенные от грязи, бросились ей в глаза.

— Вот так мы и сошлись, человек он хороший был. Вот как сыну его скажу? Да ничего, сам скоро отцом будет.

Юлия Сергеевна поняла, что Лобова точно так же рассказывала бы любому подвернувшемуся на дороге.

— А неизвестно, когда случилось? — спросила Марфа.

— Мне неизвестно. Сейчас я позвоню…

— Не надо… Все одно теперь. Не надо… Вытирала, вытирала, а вот наследила тут, — она указала на грязные подтеки от ботинок на полу, и колючий, неприятный холодок в плечах у Юлии Сергеевны усилился, и она чуть-чуть не крикнула сквозь стиснутые зубы: «Уходи!..»

Эта женщина после известия о гибели мужа жалела, что наследила в ее кабинете.

— И могилки-то своей у него небось нету. Как же вы так недосмотрели? Степан мой хороший человек был, недосмотрели… Разве так делается? — сказала Марфа Юлии Сергеевне просто, точно пожаловалась. В этом вроде бы спокойном голосе было сейчас столько обиды, недоумения и силы, что лучше бы она кричала — было бы понятнее, легче.

Кого она сейчас спрашивает, кого обвиняет, думает ведь про себя что-то? Что? Почему так смотрит?

Юлия Сергеевна, с трудом сдвинувшись, встала, шагнула к ней.

— Марфа Андреевна, чем я могу помочь вам?..

— Чем ты можешь…

Марфа уже была у двери, вернулась, подошла к Юлии Сергеевне совсем близко, так, что стали видны сединки в линялых, гладко зачесанных волосах.

— Такие мы бабы все небось. Мужик-то есть?

— Нет…

— Нет. Ну, да если дети есть, ничего, с детьми можно прожить. Все горе они оттягивают небось. Как звать-то?

— Кого? Ах, дети… конечно, конечно…

— Моего Егорку женить вот-вот. Внучатки пойдут. А то в армию заберут потом… Хоть бы не взяли. Пошла я, прощай.

— Может, дать вам машину, Марфа Андреевна? — спросила Борисова, чувствуя огромную, внезапно навалившуюся усталость, с трудом удерживаясь, чтобы не опуститься в мягкое низкое кресло, стоящее рядом.

— Не надо… Сама доберусь… Автобус теперь к нам ходит, сама доберусь. И то — на ферме теперь работы невпроворот. Коровы телются самое…

— Да, да… Будьте здоровы, Марфа Андреевна. Сочувствую вам… в таком горе.

Марфа поглядела на нее и вышла, забыв проститься.

Юлия Сергеевна подошла к столику, где стояли бутылки с минеральной водой.

Ее мучила жажда, ей еще никогда так не хотелось пить. В горле все пересохло.

Борисова зашла к Клепанову, и он встал, присматриваясь, сразу спросил:

— Что с вами, Юлия Сергеевна?

Она посмотрела мимо него, потом села и закурила.

— Я сейчас уеду на строительство, на ГЭС. Так что я еще не здесь пока, Георгий Юрьевич.

— Понятно. Соскучилась? По стройке, я имею в виду?

— А, да, да… Поеду уже сейчас. Хозяйствуйте тут, Георгий Юрьевич.

— Катером, Юлия Сергеевна?

— Что? Нет, нет, на машине — быстрее. — Она неожиданно остановилась, хотя уже поглядела на дверь и встала. — Послушайте, Георгий Юрьевич, а вы сами… Что вы думаете обо всем этом, о себе?

— О себе? — переспросил он, хотя понял ее вопрос. — А что такое я?

— Вот именно…

Насмешка, невольно прозвучавшая в словах Борисовой, не то чтобы уж очень зацепила Клепанова, но в глазах у него мелькнул знакомый Юлии Сергеевне огонек, верный признак того, что Клепанов рассержен, задет.

— Что я?.. — неожиданно сказал он. — Такие, как я, еще долго будут нужны, Юлия Сергеевна.

Вошла секретарь и оборвала неловкую, затянувшуюся паузу сообщением о приходе машины.

— Да, да, спасибо.

Борисова встала, прощаясь, и быстро вышла, и Клепанов не успел ответить.

Было около трех, когда газик вырвался из города и покатил по дороге, обгоняя самосвалы и грузовики, ныряя в ложбины, выскакивая на холмы. Юлия Сергеевна сразу успокоилась и глядела кругом, задумчивая и мягкая. Погода стояла хорошая, кругом было много солнца и зелени, там, где рожь встречалась большими массивами, небо отдавало прозеленью. В одном месте дорогу пересекла линия электропередачи: мачты уходили от горизонта к горизонту, Юлия Сергеевна успела заметить, что провода еще не подвешены, а тянутся по земле и только над дорогой они были подняты и обвисали. Дядя Гриша покосился вверх и проскочил под этой неожиданной аркой. «Надо было одной поехать, — подумала Юлия Сергеевна. — Чтобы совсем одной. Сейчас куда-нибудь свернула бы, и совсем одна».

Она приказала ехать прямо и тут же забыла о дяде Грише, который никак не мог понять ее состояния и поэтому молчал. «Видать, ясное дело, в Москве нахлобучку получила, — решил он, ловко, не замедляя скорости, объезжая выбоину. — Вот ведь беспокойная душа, сидит — одни глаза остались. И чего, спрашивается, гонит? Без нее там все идет, второго совсем недавно возил. Теперь опять до полночи домой не попадешь».