Горькие травы

Сразу же с начала января ударили сильные морозы, по утрам и к вечеру чуть ли не каждый день доходило до сорока. Были частые случаи обмораживания, дороги глубоко, причудливо растрескались, от мостовых, от стен каменных зданий несло холодом, галки слетались к помойным ямам, где от гниющих отбросов было теплее. Когда Дмитрий собрался съездить к деду Матвею, Мария Петровна заставила его натянуть две пары белья, два свитера, закутаться шарфом.

Дмитрий, зная ее характер, не стал возражать, только спросил:

— Вы ходили когда-нибудь на лыжах, Мария Петровна?

— Сроду не пробовала. Еще чего не хватало мне. Дмитрий засмеялся. Платон Николаевич третьего дня уехал в командировку, и они остались вдвоем.

— Ты недолго там, Дима, — говорила Мария Петровна. — Да смотри, смотри хорошенько, не обморозься.

— Где уж долго, через восемь дней на работу. Еще над дипломом сидеть. Вернусь скоро.

— Смотри, смотри. Как вас провожаешь, все сердце изболится.

Она легко поцеловала Дмитрия в лоб, маленькая, сухонькая, от нее пахло молоком и оладьями. За городом Дмитрий снял с себя лишнюю одежду, сложил ее в мешок за спиной, с подарками деду Матвею. Плотный, блестящий под солнцем наст хорошо держал. Вначале было холодно. Безлюдные, белые до прозрачной синевы поля успокаивали. Он бежал и бежал, а они все тянулись и тянулись, он обходил деревни и поселки стороной, солнце ползло по небу и, отражаясь от снега, било в глаза, и думать ни о чем не хотелось. Ни о теме своей дипломной работы, которую так и не смог пока определить или хотя бы нащупать, ни о последнем своем посещении семьи Солонцовых, ни о странном письме Юлии Борисовой, полученном три дня назад. Она приглашала встретиться. Он принял это равнодушно, даже рассердился. Зачем? Опять пойдут воспоминания, натяжки, нравоучения. Проживет как-нибудь без сентенций. Пусть думает, что он груб и невежествен, отвечать он не станет. Если разобраться, ему безразлично. Она подумает о нем плохо, ну и пусть. По правде говоря, его больше волновало другое. Последний разговор с Солонцовой. Вот здесь он, может, не прав, обида на нее осталась. Он хотел хорошего для нее, для Васи, здесь с его стороны не было равнодушия. Что за озлобленность против всего и всех? Ничего не поняла. Он отступился. У него свой путь, почему он должен болеть еще и за ошибки, неустроенность других? Будь что будет, он не намерен уговаривать, убеждать. Только мальчишку жалко, привык к нему.

Дмитрий размашисто скользил по насту, несмотря на тихую погоду, щеки от движения обжигал ветер. На лугу, поросшем редким кустарником, у него из-под лыж выскочил заяц, стремительно, огромными прыжками унесся прочь. Дмитрий погнался вслед, высоко вскидывая палки, заорал:

— Держи! Держи его! У-лю-лю! Косой! Я тебе да-ам!

Он скоро забыл о городе, о письме Борисовой, о Кате Солонцовой, о своей дипломной работе, о заводе. Дурак! Как он не догадался о такой проминке раньше, в самом начале отпуска? Ведь неплохо поговорить в зимних сумерках с дедом Матвеем, послушать спокойные рассуждения Степана Лобова, походить по селу, постоять у конюшни с мужиками и потом, наслушавшись всего, завалиться спать. А на рассвете проснуться от петухов, горланящих отчаянно-весело. В конце концов, человек должен уходить иногда от города, от его шумной жизни, от его убыстренного темпа хотя бы на время — зря раньше не додумался. То-то обрадуется старик! Они не виделись больше трех месяцев, с осени, дед Матвей приезжал тогда навестить.

Дмитрий подошел к селу перед заходом солнца, полюбовался издали, с небольшой лесистой возвышенности, розовыми дымами над крышами — к вечеру мороз креп, и печи в избах усиленно топились.

И вновь обругал себя. С его стороны просто свинство не бывать здесь. Ни разу с той самой осени сорок седьмого года, как он ушел отсюда, из голодного села. Что такое, казалось бы, четыре года, а сколько изменилось, даже поверить трудно. Село отстроилось, и в середине, чуть в стороне от жилых улиц, внушительно выделялись хозяйственные постройки, приземистые, длинные, с каменной башней, с каким-то двухэтажным строением. После Дмитрий узнал, что это механическая мельница, выстроенная в сорок девятом году с помощью завода «Металлист», шефствующего над колхозом.

Дмитрий глядел на село, солнце уже садилось. Четыре года назад он ушел отсюда с чувством безнадежности. Остаться в землянке вместе с дедом Матвеем значило смириться окончательно. Тогда он лишь чувствовал, а теперь, глядя на золотые, стывшие в высоте дымы над селом, понимал. «А если бы я не ушел тогда?» — спросил он себя и задумался. Просто все могло окончиться очень плохо. Он поступил правильно, и сейчас ему особенно захотелось туда, вниз, в село, к людям. Он наконец пришел, и здесь этого пока никто не знает, даже дед Матвей.