Горькие туманы Атлантики

Мимо «Кузбасса» прошли концевые транспорты. Почему-то Лухманову чудилось, будто они молчаливо прощаются с теплоходом… Проследовали спасательные суда, корветы и миноносец, замыкавшие ордер конвоя. Моряки на палубе теплохода провожали их печальными взглядами. «Кузбасс» оставался один — с каждой минутой армада судов, к которой привыкли, в которой чувствовали себя уверенней и спокойней, отдалялась все больше. А в другой стороне лежал океан — непривычно пустынный, распахнутый, неохраняемый. Гуляй кто хочет — и свои, и враги… Для конвоя то были мили, уже отвоеванные, для «Кузбасса» же открытое море таило смертельную опасность: никто не придет на помощь, рассчитывать можно лишь на себя.

Ответ командира эскорта, как Лухманов и ожидал, развеял зыбкие надежды.

— Конвой вновь формироваться не будет. Спасайтесь самостоятельно. Советую держаться как можно дальше на север, насколько позволит лед. Всего вам хорошего.

— Закон конвоя… — вздохнул Савва Иванович.

Митчелл дотронулся до плеча Лухманова, негромко сказал:

— Мистер кэптэн! Экипаж должен покинуть судно пока спасатели рядом. Вы уверены, что никто не осмелится… не подчиниться вам? Люди есть люди!

Лухманов, занятый своими мыслями, не сразу сообразил, о чем говорит лейтенант. А сообразив наконец, покраснел:

— Вы можете покинуть судно — это ваше право.

— Я — офицер, — поморщился Митчелл, раздосадованный тем, что Лухманов превратно истолковал его совет. — Я не сомневаюсь в офицерах «Кузбасса». Но матросы…

— Послушайте, лейтенант! — взорвался внезапно Птахов. — Вас, помнится, интересовали некоторые русские выражения?

— Что? — не понял англичанин.

— Хотите, я продиктую их вам? Сейчас и все сразу!

— Старпом! — резко оборвал его Савва Иванович.

— Простите…

Конвой уходил. Головная часть его уже закатилась за горизонт, виднеясь лишь мачтами и дымами, а концевые суда вдали показывали «Кузбассу» округлые кормовые обводы — без иллюминаторов, глухие, незрячие, словно транспорты намеренно не оглядывались назад, на покинутый теплоход… Монотонно и мертво плескалась вода у бортов.

И в тишине океана Лухманов услышал вдруг, как жалобно и печально поскуливает в антеннах ветер.

19

В воскресные дни чаще всего приходилось работать, — кто в такую тяжкую пору думал о выходных? — и Ольга отпросилась на пару часов, чтобы навестить Аннушку.

Госпиталь размещался в горбатой, немощеной улочке, что в конце главного проспекта уводила к заливу, в здании новой школы, построенной накануне войны. Это здание приметно возвышалось над рядами двухэтажных деревянных домишек, плотно набитых тесными коммунальными квартирами.

Времени было в обрез, но Ольга нарочито не торопилась: ее пугала предстоящая встреча с Аннушкой. В руке она бережно держала пакетик со скромным гостинцем военного времени: большое красное яблоко и кулек с карамелью, которую получила по карточке вместо сахара.

В вестибюле долго ждала, пока освободится халат. Госпиталь жил своим обособленным бытом. За стенами, в палатах, страдали раненые — ранбольные, как их величали официально; а рядом, по коридорам, слонялись те, кто шел уже на поправку, — отлежавшиеся, маленько отъевшиеся, поднакопившие запасец силенок и потому томившиеся бездельем и госпитальной скукой. Хотя ходили они тоже своеобразно: кто боком, оберегая забинтованную руку, кто с палочкой, а кто и на костылях… Были тут солдаты, жители Мурманска, пострадавшие при бомбежках, военные и торговые моряки, причем не только советские, но и поляки, американцы, англичане, норвежцы. Среди американских матросов случались негры — их марлевые повязки особенно резко бросались в глаза.

Общались здесь на каком-то невообразимом языке, однако удивительно понимали друг друга — улыбались, балагурили, хохотали… В коридоре то и дело слышалось:

— Хэлло, Джон, иди сюда, смокинг: мы «Беломором» разжились!

— Иван, доктор признался: Тадеушу перелили девчоночью кровь. Смехота!

— То-то у него походка язвительная: вихляет кормой, как миноноска на зигзаге.

— А ты не скалься: сам на осиновых цурках скачешь, будто тебе влили от кенгуру. После войны заберут в зверинец!

— Хлопцы, свистните норвеге, что мы его ждем козла забивать!

— Норвеге врубают укол в багажник — слышишь, скулит?

Неподалеку от Ольги, тут же в вестибюле, на стульях, выставленных, должно быть, для посетителей, скучилась группка людей. Мужчина в годах — видать, старшина или мичман — делился негромко веселыми фронтовыми воспоминаниями.

— Зимой воевала наша морская бригада под Москвой. Ну, началось знаменитое контрнаступление — фрицы бегут, бросают в панике технику, а у нас настроение — под полную марку! Под Новый год в аккурат прибыли из Средней Азии подарки для фронта — цельный эшелон. Уж как там начальство их делило — не ведаю, а только сообщили в бригаду: «Вам выделили вагон, забирайте, пока не разнюхали немцы, не разбомбили».