Горький (2-е изд)

И такова была сила разоблачения, что этот вызов на первом же представлении дошел как нельзя лучше по адресу. Собравшаяся «премьерная» публика того времени встретила пьесу шиканьем и свистом.

Впервые, кажется, в истории театра автор пьесы вышел, как писали газеты, не на аплодисменты, а на… свист.

«Первый спектакль, — писал Горький Е. П. Пешковой, — лучший день в моей жизни, вот что я скажу тебе, друг мой! Никогда я не испытывал и едва ли испытаю когда-нибудь в такой мере и с такой глубиной свою силу, свое значение в жизни, как в тот момент, когда после третьего акта стоял у самой рампы, весь охваченный буйной радостью, не наклоняя головы пред «публикой», готовый на все безумия — если б только кто-нибудь шикнул мне» (XXVIII, 333).

И нужно сказать, эта демонстрация Горьким своего презрения к посетившим спектакль «дачникам» имела большое общественное значение. Настоящая интеллигенция, демократическая молодежь, отлично поняла размежевание общественных сил, активно и бурно проявляя свои безоговорочные симпатии к автору, встречая его восторженными овациями.

Что же касается либеральной прессы, то она энергично, можно сказать, с яростью, с клеветой убеждала читателей в том, что Горькому непонятны «искания духа», «тоска о личном совершенстве», которая бывает только у подлинных «аристократов духа», что решение социальных вопросов не в сытости масс, а в «беспрепятственном созерцании ими божьей правды» и т. д. и т. п.

Можно сказать, что все сыпавшиеся на Горького из лагеря буржуазной интеллигенции обвинения были голосом тех, кого Горький впоследствии воплотил в образе Самгина.

Пьеса «Дачники» была первым сильным ударом по этой психологии лжи, уклончивости и лицемерия, по этому замаскированному врагу, который, прикрываясь «интеллигентностью» и «аристократизмом духа», таил непримиримую вражду к демократии и революции и жаждал только одного: теплого местечка на верхах буржуазного общества, личного покоя и беспрепятственной возможности плотно покушать.

«Дачники» — пьеса, вызвавшая наиболее сильное ожесточение либеральной прессы.

Недаром Горький еще в июне 1902 года в Арзамасе, начиная пьесу, писал: «Очень хочется подарить «всем сестрам — по серьгам»…»

В то же время он писал К. П. Пятницкому:

«Чувствую я, что носится в воздухе новое миропонимание, миропонимание демократическое, а уловить его — не могу, не умею. А — носится и зреет»^{78}.

Это демократическое миропонимание Горький показал в своих персонажах — Марьи Львовне и Власе. Влас — юноша, письмоводитель Басова. Одна газета с ожесточением писала: «Сейчас на сцене кричит один Влас, а завтра в жизни закричат тысячи Власов». В этом и была задача Горького: за одним Власом показать тысячи Власов будущего.

Горький имел все основания считать свою очередную задачу выполненной.

Тогда же возник проект организации нового театра и слияния его с труппой Комиссаржевской во главе с Горьким.

В декабре 1904 года появилось уже сообщение о новом предприятии.

Но эта работа по организации театра большого политического звучания была прервана новыми событиями.

ГЛАВА ВТОРАЯ

1

Слухи о готовящемся шествии рабочих к Зимнему дворцу волновали Петербург еще с 6 января.

3 января началась стачка на крупнейшем заводе Петербурга — Путиловском. Движение разрасталось. Стачка стала превращаться во всеобщую. Царское правительство решило подавить движение оружием. Известно было, что в воскресенье 9 января рабочие пойдут к царю с просьбой удовлетворить их требования.

8 января вечером, когда не оставалось больше сомнений в том, что военное командование готовит кровопролитие на улицах, собравшаяся в редакции газеты «Наши дни» группа общественных деятелей решила отправить к министрам депутацию с попыткой убедить их в мирном характере рабочего шествия и в необходимости убрать с улиц войска. В этой депутации был в Горький.

Вспоминая впоследствии о посещении С. Витте, он писал:

«Помню только, что когда он внушительно сказал — Мнение правящих сфер непримиримо расходится с вашим, господа… — я почувствовал в этой фразе что-то наглое, ироническое и грубо прервал его:

— Вот мы и предлагаем вам довести до сведения сфер, что если завтра прольется кровь — они дорого заплатят за это.

Он искоса, мельком взглянул на меня и продолжал сыпать пыль слов…»^{79}

Массовое убийство безоружных рабочих было предрешено царскими сатрапами и совершилось в знаменитое с тех пор «кровавое воскресенье» 9 января. Но в некоторых районах рабочие строили баррикады, выкидывали красное знамя и сопротивлялись убийцам.

Ленин по поводу этих событий писал в газете «Вперед»:

«Рабочий класс, как будто остававшийся долго в стороне от буржуазного оппозиционного движения, поднял свой голос… Экономические требования сменяются политическими. Стачка становится всеобщей и приводит к неслыханно колоссальной демонстрации; престиж царского имени рушится навсегда. Начинается восстание. Сила против силы. Кипит уличный бой, воздвигаются баррикады, трещат залпы и грохочут пушки… Каждый должен быть готов исполнить свой долг революционера и социал-демократа»[28].