Горький апельсин

– Вы, должно быть, очень по нему скучали, – посочувствовала я.

Кара отвернулась от окна и громко произнесла:

– А теперь, Фрэнсис, я хочу, чтобы вы все нам рассказали.

– Все?

Я слишком быстро повернула голову, и комната поплыла у меня перед глазами. Отхлебнув еще мартини, который теперь казался мне очень вкусным, я подумала о том, что лучше бы пить помедленнее и что интересно, когда же они начнут готовить обед, но со следующим глотком это перестало казаться важным.

– Про вас, – пояснила она. – Чем вы любите заниматься, кто ваши родители, где вы живете. Рассказывайте все.

– Вы ведь жили в Лондоне? – вставил Питер из кухонного уголка.

Оба смотрели на меня, ожидая ответа.

– Да, – сказала я. – С матерью. Она… она скончалась в прошлом месяце. – Я прикоснулась к медальону, висящему на шее, и материнский бюстгальтер впился мне в кожу.

– Мне очень жаль, – отозвался Питер. Его руки поднялись и опустились.

– Я какое-то время за ней ухаживала.

– Вам, наверное, было очень тяжело, – заметила Кара.

– А ваш отец? – спросил Питер.

Кто-нибудь когда-нибудь так интересовался моей жизнью?

– Он ушел от нее… от нас. Когда мне было десять лет. Ушел к другой. Мы не поддерживали связь. Я вообще его с тех пор не видела.

Я когда-нибудь кому-нибудь столько рассказывала о себе?

– Ох, Фрэнсис, – проговорила Кара, беря меня за руку выше запястья. – Наверное, это было ужасно. Я знаю, что такое потерять обоих родителей.

В глазах у меня все стало расплываться – может, от спиртного, а может, от их сочувствия.

– Не надо нам было спрашивать, – произнесла она, хотя все вопросы задавал только Питер. Она сжала мою руку. – Извините.

– Ваши тоже скончались? – спросила я у нее.

Пожав плечами, она ответила:

– У Питера еще живы, прячутся где-то в Девоне или в Дорсете. – Она зашептала, словно делясь секретом: – По-моему, он их стесняется – или у них щеки чересчур румяные, или они слишком похожи на своих собак.

Я уставилась на нее в недоумении, но тут она рассмеялась, и я поняла, что это была шутка.

Снова присоединившийся к нам Питер проговорил:

– Должен признаться, когда Либерман позвонил, чтобы предложить мне работу, и сказал, что другой человек будет осматривать сады, я ожидал встретить мужчину.

Он протянул мне ладонь с горсточкой арахиса. Мне никто никогда раньше не предлагал арахис на ладони, но я взяла один орешек. Он не убирал руку, и я взяла еще несколько.

– Женское Frances и мужское Francis, – поняла я, – произносятся одинаково. Когда я поступила в Оксфорд, из-за этого получилась большая путаница, едва не вышла очень неловкая ситуация. Хорошо, что в конце концов я оказалась там, где надо.

– Вы учились в Оксфорде? – произнес Питер. – Думаю, не в колледже Святой Хильды? Вы не знали такую Мэллори Свифт?

Прежде чем я успела что-то объяснить, Кара выбросила окурок из окна и встала – одним плавным движением, как Серафина могла бы развернуться после сна.

– Пора мне браться за обед, – объявила она. – Вы наверняка помираете с голоду, Фрэнсис.

Я глотнула еще мартини.

– Н-ну…

Громко рассмеявшись, я посмотрела вниз, на одинокую зеленую маслину, катающуюся по эмалированному дну моей жестяной кружки, словно утонувший глаз с шариком душистого перца вместо зрачка.

Видимо, Питер понял намек Кары, потому что больше не спрашивал ни об Оксфорде, ни о Мэллори Свифт. Вместо этого он примостился возле меня на подоконнике, заняв опустевшее место Кары, и наклонился ко мне. От него пахло кремом после бритья: чистый, свежий аромат. Я вспомнила, как он наклонял голову, когда Кара его брила.

– Похоже, вам пришлось пережить нелегкое время, – заметил он. – Просто наслаждайтесь здешним летом, вместе с Карой и со мной.

Он потянулся и кончиками пальцев дотронулся до тыльной стороны моей кисти. Прикосновение длилось всего миг, но мне показалось, что оно исцелило какую-то косточку в моей руке – словно она была сломана, только вот я этого раньше не осознавала.

* * *

– Я начинаю снизу и постепенно иду наверх, – объяснил Питер, поворачивая вилку в лапше, пока не подцепил и не накрутил две полоски. Он описал вилкой несколько кругов в воздухе, но тальятелле оставались свернутыми. – Там внизу просто лабиринт – всякие чуланы, кладовки, хранилища, бог знает что еще. И все это ниже уровня земли, а значит – никакого естественного освещения. Там же и кухня. И целые акры винных погребов. – Он поднял свою кружку. Мы уже успели перейти от мартини к чему-то другому. – Мне кажется, Либерману наплевать, что там. К счастью.

– Но история Линтонса его наверняка интересует, – заметила я. – Я думала, всем американцам нравится английская история.

В кистях рук и в ступнях у меня гудело алкогольное тепло, щеки тоже пылали. Это было очень приятное ощущение.

– Только если они могут на ней нажиться. – Питер налил еще вина.

– Но ведь вряд ли он надеется продать Линтонс кому-то еще? Мне казалось, он планирует эмигрировать сюда, перестроить дом и сад, – сказала я.

– Либерман? Эмигрировать? – промычал Питер с полным ртом.

– Разве он не поэтому нас нанял? Оценить, что здесь есть. И что нужно сделать до его переезда.