Горький апельсин

Встав у меня за спиной, он прикрыл ладонью мой левый глаз. Взяв телескоп, я поднесла его к правому, ощутив знакомый холодок металла. Так мы стояли, в этом неловком перевернутом полуобъятии, и у меня не оставалось выбора: пришлось посмотреть в окуляр.

– А теперь подкрутите, чтобы навести резкость, – посоветовал он.

– Вот так? – уточнила я, поворачивая трубку, хотя, конечно же, и сама знала, как эта штука работает.

Я крутила ее, пока в стеклянном кружке не показалось предельно четкое лицо Кары, прекрасное, заостренное в какую-то готическую стрельчатую арку под ее волосами.

Питер встал на колени над футляром.

– Смотрите, – сказал он, и я опустилась рядом с ним.

Я чувствовала биение крови в ушах, чувствовала, как от шеи к щекам поднимается румянец. Нас загораживал диван, и наши головы были так близко, что я ощущала запах его крема для бритья и слышала, как слегка поскрипывает его успевшая отрасти с утра щетина, когда он проводит рукой по щеке. Он уложил телескоп обратно в его выемку, и я хотела уже опустить крышку футляра.

– Подождите, – произнес он. – Одной детали не хватает. – Его пальцы нащупали пустое гнездо. – Она тут лежала, когда вы открыли? – Он поискал на полу, словно я обронила эту штуку. – Самая маленькая.

– Может, и лежала. Не знаю.

Я слишком быстро встала, и голова у меня закружилась. Я вдруг почувствовала, как здесь не хватает воздуха. Я не могла сказать ему, что знаю, где недостающая вещь.

– Набор обесценится, если одна часть пропадет. – Он снова внимательно осмотрел пол рядом с футляром. – Проклятье.

Я пошатнулась, и как раз в этот момент он глянул вверх.

– Фрэн, с вами все в порядке?

Он поднялся и взял меня за локоть, но я отстранилась. Кара уже перестала рыться в ящиках и теперь смотрела на нас. Комната начала темнеть по краям.

– Фрэн? – повторил он.

– Извините, – выговорила я. – Мне просто нужно глотнуть свежего воздуха.

Спотыкаясь, я выбралась из музея и побежала через оранжерею, не разбирая дороги, не зная, куда направляюсь. Изначальную структуру сада еще можно было различить из верхних окон дома, однако здесь, на уровне земли, все эти причудливые высоченные заросли мешали разглядеть план. Нагнув голову, я пробивалась вперед, ввинчиваясь между стволами и листьями, пока они не сомкнулись за моей спиной. Я протискивалась через них, словно двигаясь против течения, и, когда они поредели, я вышла к тайному центру зеленого лабиринта – круглому пруду. Я слышала, как Питер зовет меня с террасы, но я съежилась под живой изгородью, волнуясь, как бы он не отправился искать меня на чердаке. Положила ли я половицу в ванной на место? Конечно. Но теперь я представила, как он туда заходит и замечает, что одна половица не закреплена. Поднимает ее и видит недостающую трубку телескопа. А если я все-таки не положила доску на место? Надо ли мне пойти наверх и проверить? Успею ли я до него? Я в нерешительности выпрямилась. Еще раз услышала, как Питер меня зовет, и снова прижалась к зеленым стеблям. И не двигалась, пока не прошло несколько безмолвных минут. Только тогда я пробилась обратно сквозь всю эту зелень.

Я вбежала в дом, пронеслась по парадной лестнице наверх, к двери, обитой сукном. В ванной у меня никого не было, и половица, разумеется, лежала на месте. Выйдя и закрыв за собой дверь ванной комнаты, я схватила сумочку, валявшуюся в спальне. Этажом ниже я осторожно прокралась по коридору, ведущему к Каре и Питеру, и прижалась ухом к их двери, но из-за нее не доносилось ни звука. Я вошла в их гостиную, отыскала ручку и клочок бумаги и оставила записку на походном столе: «Уехала в Лондон. Не знаю, когда вернусь».

13

Я села в автобус, идущий от вокзала Ватерлоо на северо-запад, и вышла в Доллис-Хилле. Я могла бы воспользоваться метро, но мы с матерью обычно ездили в Лондоне на автобусе – когда уже не могли себе позволить такси. Мать говаривала, что, если случится авария, ей хочется иметь возможность видеть, как катится ее оторванная голова, а не разыскивать ее в потемках.

Меня не было всего две недели, но Лондон уже казался чужим. Или это я стала для него чужой.

Стоя в наползающей темноте возле дома 24 по Форрест-роуд, я думала о двух женщинах, которые почти тридцать лет жили тут в комнатах на верхнем этаже. Мою мать воспитали так, что она всегда имела определенные ожидания: пара слуг, приятный дом, любящий муж, один-два ребенка. И она считала, что все это получит, когда состоялась ее помолвка с богачом Лютером Джеллико, ее троюродным или четвероюродным братом. Но Лютер отложил свадьбу на два года, а потом еще, так что ей пришлось дожидаться, пока он вернется из Галли-поли[23]. Когда мне было десять лет, этот брак распался. Приемы в роскошном ноттинг-хиллском доме, одежда, сшитая на заказ, изысканные обеды, – все это кончилось. Мой отец переселил меня с матерью в небольшую квартиру на севере Лондона.