Горький апельсин

– Нет. – Я наклонила чашку, делая глоток кофе. – Лучше бы я это сделала. По крайней мере, лучше бы я не говорила матери о том, что увидела. На другой день меня отправили в Дорсет к бабушке с дедушкой, у них там был дом. Уже началась война, и все думали, что Лондон вот-вот станут бомбить, помните? Я считала, что меня просто эвакуируют – как моих школьных друзей. Но через несколько месяцев за мной приехала мать и отвезла обратно в Лондон. Отец переселил нас в четыре комнаты в Доллис-Хилле, продал наше семейное гнездо и перебрался к моей тете. Я никогда больше не говорила ни с ним, ни с тетей, а моя мать так никогда толком и не оправилась от всего этого. Думаю, она всегда знала про их роман, но она очень любила свою младшую сестру. И теперь, когда я об этом думаю, мне кажется, что там еще было много всяких подробностей, в прошлом между ними троими происходило много всяких вещей, о которых я так никогда и не узнала. Так или иначе, она винила меня в том, что я вытащила это наружу, вынудила отца действовать. И мне пришлось со всем этим жить.

– Ох, Фрэнни, – произнес Питер.

Но я еще не закончила. Начав, я не могла остановиться. Он был хороший слушатель. Как и я.

– Года два назад тетя погибла в автомобильной аварии, – продолжала я. – Она завещала мне эту свою накидку. Я говорила поверенному, что она мне не нужна, но ее все равно прислали. У меня нет точного ответа, что тетя пыталась этим сказать. Может быть, она тем самым благодарила меня за то, что смогла провести двадцать семь лет с моим отцом, любовью всей ее жизни? Не знаю. Основа палантина стала хрупкой, и почти весь мех вылез. Довольно неприятное зрелище. Однажды ночью я отнесла эту штуку в дальний конец садика, который принадлежал жильцам нижней квартиры, и зарыла ее там. Некоторые вещи лучше не рассказывать. Вам не кажется?

– Лучше солгать?

– Или просто молчать. И в одиночку заглаживать вину.

– Не знаю. – Он положил ладонь мне на колено. – Возможно, есть вещи, которые человеку трудно переносить одному.

– Поделишься бедой – и легче станет? Старый трюизм? – отозвалась я.

Мы оба посмотрели в окно. Небо было темно-лиловым, еще не черным. Лунный свет отражался от стеклянной крыши оранжереи, от той крыши, на которую изнутри напирали ветви, рвавшиеся наружу. Я не могла разобрать выражение лица Питера: его лицо расплывалось перед моими глазами.

– Мне пора в постель, – заявила я, отчетливо чувствуя тяжесть его руки сквозь ткань халата.

Интересно, подумала я, отдает ли он себе отчет, что его рука – здесь? И если да, то что под этим подразумевается? Я встала.

Он тоже поднялся.

– Я вас провожу. – Он взял подсвечник, в котором еще горело несколько свечей. – Кара вам хотела показать еще один сюрприз. Но, думаю, лучше пусть она поспит.

– Еще один сюрприз? – Я попыталась, выполняя просьбу Кары, придать своему голосу интонацию радостного возбуждения.

Мы прошли по коридору, не включая свет. Питер первым шагнул в дверь, обитую сукном, и первым стал подниматься по винтовой лестнице. Только тогда я вспомнила о лице в окне и о том, что сама не была наверху с тех пор, как вернулась из Лондона. Хотя теперь я уже думала об этом видении без прежней уверенности. Может, я тогда все-таки напутала с этажами?

Дверь наверху оказалась приоткрыта. Питер толчком отворил ее пошире, но я опасливо медлила, глядя, как вокруг пляшут наши тени.

– Неужели вы по-прежнему считаете, что видели здесь кого-то? – спросил Питер.

– Нет. – Я покачала головой. – Нет, скорее всего, не видела.

Но здесь чувствовался какой-то своеобразный запах, похожий на тот, который я ощутила, когда только-только приехала и сняла коврик в ванной. Запах матраса, который я когда-то делила с матерью, пока не явились люди, которые его забрали – вместе со всеми прочими вещами, не имевшими никакой ценности.

В моей спальне Питер поднял канделябр повыше. Армейская койка исчезла, ее место заняла высокая односпальная деревянная кровать, рядом стоял подходящий по стилю шкафчик с ящиками, а на нем – лампа. Питер пересек комнату и включил ее, и я увидела ковер, о котором говорила Кара.

Он опустил ладонь на один из резных столбиков кровати:

– Полагаю, эдвардианская.

– О, Питер, – проговорила я. – Просто невероятно. Спасибо.

– Боюсь, матрасы не лучшего качества, но все-таки надеюсь, что они получше предыдущего.

Я села на это ложе.

– Будет так приятно поспать тут в нормальной кровати.

Мне хотелось сказать что-то такое, что задержит его в этой комнате, найти какие-то слова, которые показали бы: я его понимаю.

– И смотрите. – Он театральным движением развернулся. – Больше никого. Только мы вдвоем.

– Конечно. Теперь я уверена, что увидела тогда только Кару, этажом ниже.

– Хотите, я проверю другие комнаты?

Интересно, подумала я, он сам нарочно тут медлит? Ищет повода остаться со мной подольше? Может, он поднялся с иной целью? В конце концов, ему незачем было меня провожать, да еще и со свечами.