Горький хлеб

Глава 39 МИТРИЙ КАПУСТА

Как‑то вскоре после сева приказчик Калистрат привел Семейку Назарьева к черной покосившейся избенке.

— Вот те новые хоромы. Живи с богом, сердешный.

И с тем ушел. Глянул Семейка на убогую избенку, тяжело вздохнул и присел на завалинку. Ох, какие плохонькие "хоромы" достались. Венец сгнил, крыша провалилась, а поветь и вовсе развалилась надвое.

Ютился здесь недавно княжий сторожилец Евсейка Богданов. Нужда довела Евсейку, боярщина замаяла. Сбежал темной ночью с женой и тремя сыновьями из вотчины, не заплатив приказчику за пожилое.

В былые годы мужики из села после сева в бега не подавались. Своих трудов жалко было да и надежды на урожай после второго спаса питали. Вдруг господь бог окажет милость свою и ниспошлет сеятелю невиданного хлеба четей по двадцать с десятины. Тогда и с князем сполна рассчитаешься, и в избе своей до следующего покрова достаток. Живи не тужи, когда хлебушек в сусеке.

А нонче все едино бегут. Изверились мужики в хлебное чудо, да и приказчик все пуще лютует. Что ни год ‑ то голодней. Вот и сошел строжилец Евсейка Богданов из вотчины.

Взял Семейка после приказчиковой "милости" топор да слюдяной фонарь с восковой свечой, спустился в подполье и, простукав нижний прогнивший венец, решил, что проку жить в такой избенке мало. Надо новый сруб возводить.

Пришлось снова идти к приказчику за подмогой. Калистрат Егорович позволил сделать вырубку в княжьем лесу, а за эту услугу попросил мужика "малость" покосить для него травы в страду сенокосную. Знал Семейка, что по такой милости мужики меньше недели на приказчика не косили, да пришлось согласиться. Уж такова доля мужичья. Сколько кобылке ни прыгать, а быть в хомуте.

Закладывал новую избу Семейка Назарьев по издревле заведенному обычаю. Вначале срубил первый венец, а затем выкопал ямы стояков. Наскреб в сусеке с полчети жита и рассыпал его по ямам, чтобы бог дал житье доброе.

А когда над селом легла глухая ночь, Семейка принес к постройке икону Николая чудотворца, свечу восковую, четыре полных чарки с водой и четыре ломтя хлеба. Обратившись лицом к чернеющим куполам Ильи Пророка, крестьянин усердно помолился богу, трижды облобызал икону с угодником и, бормоча молитву, спустил в ямы чарки с водой, прикрыв их горбушками хлеба.

Теперь только оставалось узнать ‑ счастливо ли выбранное место для новой избы. Проснувшись рано утром и помолившись на божницу, Семейка подошел к густо пахнувшему смолой срубленному подклету, а затем заглянул в ямы. Обрадованно перекрестился. Слава те, осподи! Чарки на жите не сдвинулись, вода из них не выбежала и горбушки на месте. На сей раз бог миловал. А то, когда первую избу закладывал, одна чарка опрокинулась, и пришлось идти к старухе‑чародейке, чтобы она отворожила беду. Чародейке пуд жита отвалил, а все равно, выходит, от беды не ушел. Сгорела изба через три года.

По соседству с Семейкой возводил новую избу новоподрядчик Карпушка Веденеев. Ему‑то легче. Выдал приказчик на постройку льготу в три рубля. Деньги немалые. Карпушка нанял двух плотников и теперь с утра до позднего вечера стучит топором с деревянных дел мастерами. У Семейки еще только три обструганных нижних венца на солнышке обсыхают, а у Карпушки уже выше оконцев сруб подняли.

Хоть споро шло дело у новоподрядчика, но ходил он хмурый, с оглядкой, словно у соседа кур воровал.

— Чего смурый такой? ‑ спросил как‑то его Семейка.

Карпушка подсел к соседу, подмотал онучи, стряхнул с заплатанных портов стружку, протяжно вздохнул и высказал угрюмо:

— Страшно мне, Семейка. Митрия Флегонтыча пужаюсь. Запой у него, поди, прошел, вот‑вот сюда нагрянет. А я весь в долгах, как в шелках: Капусте шесть рублев да оброку в государеву казну три рубля и два алтына должен отдать. И опять же за пожилое не заплатил. Перед господином, царем и богом виноват.

— У бога милости много, он ‑ старый чудотворец. А в долгах у нас все село ходит. Помню, в первый год на Юрьев день две полтины за мной было записано, а теперь уже десять рублев. Экие деньги до смерти не отработать. Так что кабала наша извечная, братец, ‑ проговорил Семейка.

— Митрий‑то Флегонтыч и убить может, ‑ уныло тянул свое Карпушка. Ежели он в ярь войдет, то никому не поздоровится. В прошлую осень он одного беглого мужика поймал, привел в свой терем и приказал ему долги возвернуть. А беглый ‑ гол как сокол. Насмерть запорол его Капуста.

— Не запорет, милок. В нашу вотчину он побоится сунуться. Князь‑то у нас, Андрей Андреевич, в стольниках подле царя ходит. Куда уж твоему Капусте с нашим боярином тягаться, ‑ успокаивал хмурого новопорядчика Семейка.

Пожалуй, и впрямь зря оробел Карпушка Веденеев. Приказчик Калистрат Егорыч, отъезжая в Москву, в верстах трех от деревеньки Митрия Флегонтыча семерых челядинцев с самопалами оставил для дозору и наказал им строго‑настрого:

— В княжью вотчину Капусту не впущать. А ежели Митрий вздумает силой на село ворваться ‑ затеять свару. Так князем велено.