Горький хлеб

— Иванка Болотников, сын Исаев. Мокей неправедно Семейку забижает, князь.

Калистрат Егорыч повалился перед князем на колени и пояснил.

— Мокешка мужика маленько учил. Не хочет загон твой пахать, батюшка князь.

Семейка Назарьев с трудом поднялся с земли и, сплевывая кровь изо рта, проговорил:

— Второй день твою землю пашу, государь. Завсегда на барщину хожу справно, а седни беда приключилась. Лошаденка захудалая, соху не тянет.

— Верно мужик сказывает, батюшка князь. Коль передышки не дать — падет Савраска, — вступился за Семейку Исай Болотников.

Телятевский молча взирал на хмурую толпу мужиков, на вспаханное поле, а затем, пронзив взглядом приказчикова стража, вдруг порешил:

— Без коня мне мужик не угоден. Кой прок от безлошадного. Вижу гнедок заморен, пускай отдохнет. Пошто, Егорыч, крестьянина увечишь?.. А ну-ка, Семейка, подь сюда.

Селянин шагнул к князю, опустив кудлатую голову.

— А ты подними глаза, мужичок. Возьми кнут да ответь тем же Мокею.

Семейка недоуменно глянул на князя.

— Бей, говорю, кнутом обидчика. Выполняй мой княжий приказ.

Назарьев замялся, но кнут взял и шагнул к Мокею, застывшему с открытым ртом.

— Воля твоя, государь. Сполню как сказано. Примай Мокейка!

Свистнул в воздухе кнут и с силой опустился на дородную спину телохранителя.

— За что-о-о! — по-звериному взревел Мокей, стараясь увернуться от ударов.

А страдник вошел в раж, хлестал да хлестал, вымещая на Мокее годами накопленную крестьянскую злобу.

Наконец Мокей не выдержал и пустился наутек, обронив на поле войлочный колпак.

Князь Телятевский смеялся, а Василий Федорович переминался с ноги на ногу и, не понимая поступка князя, раздумывал: «За столом о людишках одно сказывает, а в народе другую песню поет. Чудит князюшка».

Калистрат Егорович так и стоял на коленях, подобострастно взирая на господина и тоненько хихикал.

— А тебе зубы скалить нечего. Задним умом стал крепок. Коней губить впредь не велю, — оборвав смех, строго произнес Телятевский.

Приказчик разом присмирел и виновато развел руками:

— Прости, батюшка. Я чаял борзей ниву вспахать, а оно вона как…

Телятевский, не слушая Калистрата, повернулся к Болотниковым.

— Крепкое чадо вырастил, Исай. После страды в дружину твоего сына заберу.

— Пахарь он, батюшка князь, не воитель, — произнес Исай.

— О том мне решать, — отрезал князь и пошел вдоль загона.

Когда уходили с поля, Василий Федорович ворчливо осуждал князя:

— Чего же ты, Андрей Андреевич, мужика привечаешь. Гляди, своевольничать станут, с нивы побегут. Вот тебе и» бороду стричь».

— Не сбегут, князь. Я их цепко держу. Где кнутом, а где и медком. Одной плетью из мужика добра не выжмешь. А выжимать мне нонче много надо. Надумал я, князь, запашку свою удвоить. Потрясу мужичков, кои по порядным да кабальным грамоткам задолжали. Денег не дадут — землю на себя запишу. Зерно теперь в большой цене. За морем да и в Москве купчишки нарасхват хлебушек забирают.

— Однако, хитер ты, князюшка. А я вот все по старинке живу хозяйствую, с купчишками не знаюсь. Непристойно родовитым людям по торгам шататься. А где же наша честь княжья?

— Не в бороде честь, борода и у козла есть, — шутливо отозвался Телятевский, а затем уж раздумчиво, серьезно добавил:

— Ныне новые времена приходят, князь. — Русь торговая, аршинная. И в ней вся сила вскоре станется.

— Ох, не понять мне тебя, Андрей Андреич, — вздохнул Масальский.

В тереме Василий Федорович начал собираться в свою вотчину.

— Погостил бы еще, князь. На охоту сходим. В моих лесах зело всякого зверя водится.

— Прости, Андрей Андреич, дела ждут. Мужики бунтуют, не ведаю, засеют ли мою землицу нонче. На обратном пути заеду, — вымолвил Масальский.

— Ну, с богом, князь.

Глава 9 В КНЯЖЬЕМ ТЕРЕМЕ

К вечеру досеяли мужики второй княжий загон. Исай пошел поглядеть свое поле, а Иванка взвалил соху на телегу, запряг лошадь и пошагал рядом с Гнедком в деревню. По дороге догнал незнакомого захудалого старика в рваной сермяге, с котомкой за плечами и суковатой палкой.

— Садись, отец, подвезу, — предложил прохожему молодой пахарь…

— Сам коня бережешь, а меня усаживаешь. Спасибо, чадо. Село рядом, теперь дойду.

— Да ты садись, отец. Ишь ноги еле волочишь.

— Спасет тя Христос, — вымолвил Пахом, взбираясь на телегу. Старик зорко вгляделся в парня и вдруг всплеснул руками. — Мать честная! Ей-богу, Болотников! Вылитый отец, поди Исаев сын будешь?

— Глаза у тебя зрячие, дед. Угадал. А я вот тебя не примечал в нашем селе.

— Все обскажу. Дозволь токмо на батюшку твоего взглянуть… Ну и детинушка же у Исая вымахал. Как звать-то, молодец?

— Отец еще в поле. Скоро придет в избу, там и свидишься. А меня Иванкой кличут.

Перед крайней избой села Пахом кряхтя сошел с телеги и встал на колени, обратившись лицом к золотистым куполам храма Ильи Пророка. По его щеке скользнула в рыжую бороду слеза.

— Привел, осподи, на родную землю ступить. Почитай, два года шел до отчего края. Прими, мати земля, раба божия.

Помолившись, Пахом поднялся и неторопливо зашагал вдоль улицы, останавливаясь возле каждой избы и жадно выспрашивая у Иванки о крестьянах.