Горький квест. Том 2

– Для того чтобы Энтони не получил деньги и не выпустил свой препарат, – твердо ответил я. – Мне казалось, мы с тобой неоднократно это обсуждали. К чему твои вопросы?

– Именно к этому. Ты взял на себя смелость решать за других людей, нужен им препарат или не нужен. Ведь сколько душераздирающих историй о страдающих мигренью ты мне только что рассказал! Ты сам болеешь, ты знаешь, как плохо этим людям, как тяжело, как они мучаются, как не могут нормально работать и вообще наладить свою жизнь! Но ты за них, за всех, решил, что им лекарство не нужно.

– Но распад личности… – начал было я.

– Да, распад. А у алкоголиков – не распад? У наркоманов – не распад? Но ведь пить и колоться – это было их собственное решение, хотя о последствиях знают даже дети. Почему ты лишаешь больных мигренью права принять свое решение? Почему ты решаешь за них? Не гордыня ли это, друг мой Ричард?

Я оторопел. Гордыня? Почему? С какой стати?

– Назар, ты прекрасно знаешь, насколько человек слаб и подвержен соблазну. Как только препарат будет сертифицирован и появится в продаже, все, у кого бывают приступы мигрени, тут же начнут его принимать, особенно молодые, и не только в ответственных ситуациях, когда нельзя допустить, чтобы приступ помешал какому-то действительно важному событию, а каждый день, на всякий случай. Просто чтобы приступа не случилось и не пришлось терпеть длительную боль и всякие неудобства. Эксперты сказали, что при приеме двух-трех таблеток в месяц распад личности наступает через двадцать пять – тридцать лет. И ты сам совсем недавно задал правильный вопрос: а что будет, если принимать препарат ежедневно? И не так, как я, на протяжении двух недель, а годами? Молодые не остановятся, поверь мне. Люди вообще быстро привыкают ко всему удобному и комфортному. Юноша или девушка, страдающие мигренью, получат препарат, начнут принимать его и уже через месяц-полтора сообразят, насколько удобно и хорошо жить без приступов. И все! Никакие уговоры, никакие предупреждения на них не подействуют. Даже если Энтони решится указать в описании возможные побочные действия, никто не примет их во внимание. А Энтони, насколько я понимаю, собирается эти побочные эффекты вообще утаить от контролирующих органов.

– Я все понимаю. – Назар снова вздохнул и выпустил в воздух очередную струю сигаретного дыма. – Я понимаю твою озабоченность, Дик. Но я не считаю правильным твое намерение принимать решение за других людей. Тем более за людей страдающих и нуждающихся в помощи.

– Я сам страдаю и всю жизнь страдал. И ничего, справился как-то, – буркнул я. – Приспособился. И они справятся.

– Не могу согласиться. Во-первых, ты сейчас принимаешь препарат, значит, не так уж хорошо справляешься, – язвительно заметил мой друг.

– Принимаю, потому что до распада личности, если бог даст, не доживу. И я ничего не имею против того, чтобы разработку Энтони использовали люди преклонного возраста. Но я категорически против того, чтобы эти таблетки употребляла молодежь. А что во-вторых?

Назар усмехнулся.

– А во-вторых, дорогой мой, никогда не сравнивай свое страдание со страданиями других людей, ибо это и есть гордыня. Ни один человек не может в точности представить себе, как страдает кто-то другой, даже если обстоятельства идентичны. И если лично тебе кажется, что ты со своим тяжелым страданием вполне справляешься и, стало быть, другой человек в такой же ситуации тоже должен справиться, то ты впадаешь в одно из глубочайших и опаснейших заблуждений. Ты – не эталон и не единое мерило. Вот как раз это и есть гордыня.

Повисла пауза, но в ней не было ни напряжения, ни раздражения. Мне уже хватало сил на то, чтобы думать, но их было еще недостаточно на то, чтобы испытывать эмоции.

– Ты когда-нибудь жил в России так же долго, как в этот раз?

Перемена темы оказалась столь резкой, что я не сразу сообразил, о чем спрашивает Назар.

– Нет, не приходилось. Обычно дней пять-семь, но зато каждый год. Откуда такой вопрос?

– Акцент у тебя стал заметно меньше. И говоришь теперь свободнее, не так академично и выверенно, как вначале.

Он снова помолчал, вытащил из пачки новую сигарету, щелкнул зажигалкой.

– Знаешь, Дик, я много лет работал в уголовном розыске и постоянно имел дело не только с преступниками, но и с потерпевшими. И по молодости, когда еще совсем глупым был, все удивлялся: вот двое терпил, то есть потерпевших, у обоих квартиры обокрали или, к примеру, обоих на темной улице избили и ограбили. И сумма ущерба приблизительно одинаковая, и телесные повреждения одинаковые – синяки, на голове шишка да нос разбит. Казалось бы, должны вести себя одинаково, и страдать одинаково, и переживать… Ан нет. Все по-разному у всех. И страдание у всех разное, и силы, чтобы его перенести, тоже разные. Я на своей правоте не настаиваю, но ты все-таки подумай над моими словами, Дик.

Я молча кивнул. Думать над словами Назара мне не хотелось, я не считал, что он хоть в чем-то прав, но создавать конфликт не хотелось еще больше.

– Обещаешь подумать? – настаивал он.

Я снова кивнул.