Горький пепел

– Сам много раз задавал себе этот вопрос, – откликнулся Тротт. – Не знаю, Алина. Остается надеяться, что так будет и дальше.

Наступила пауза. Каша булькала в котелке, потрескивали дрова – Макс, подбросив еще несколько поленьев, поднялся, чтобы распаковать сумки-одеяла. Раскрыл их, выложив вещи на пол, бросил оба на папоротниковое ложе.

– Сегодня нам придется спать в тесноте, – сообщил он. – По отдельности мы замерзнем.

Принцесса повернула голову и ожидаемо покраснела – как и утром, когда разглядывала его и заливалась румянцем, – а Макс, как и тогда, тяжело подумал, что сейчас самое время еще увеличить дистанцию. Но как ее увеличишь, если все время приходится находиться в тесном контакте?

– Н-ну ничего, – звонко выговорила она. – Если иначе никак, т-то я с радостью… мы же много раз так спали… ох… я хочу сказать, что… что… не знаю я, что хочу сказать, профессор Тротт!

Она с отчаянием посмотрела на него и опустила голову.

– Прекрасно, – ровно сказал Макс. – Дайте мне тарелку, ваше высочество. Пока вы краснеете, каша остынет.

Она фыркнула, но немного расслабилась, протянула плошку, осторожно и внимательно глядя на него сонными глазами из-под светлых волнистых прядей.

– Вас не смущает, что я смущаюсь? – вопросила она с вызовом.

– Вы все время смущаетесь, Алина, – ответил он спокойно, наполняя ее тарелку. – Я привык.

– А не хотите знать почему? – уже сердито продолжила она.

– Почему? – терпеливо спросил Тротт, передавая ей кашу. Не говорить же «я знаю».

Богуславская набрала в легкие воздуха, и Макс уже приготовился к сложному разговору, когда она потерянно засопела и уткнулась взглядом в тарелку.

– Не скажу, – пробурчала она со вздохом и сунула в рот ложку. – Боги, как вкусно…

Он молча ел обжигающе-сытную мясную кашу, поглядывая на спутницу. Даже сейчас, несмотря на зареванность, усталость, обветренное лицо и распухшие губы, ее диковатая красота никуда не делась. И спину принцесса держала прямо, хотя руки заметно дрожали от усталости, а голова то и дело клонилась вниз. Доела, поставила плошку рядом с собой, снова зевнула, прикрываясь ладонью. И снова.

– Как не хочется выходить наружу, – пробормотала она, помотав головой. – Но надо.

– Надо, – согласился он, поднимаясь и протягивая ей руку. – А потом сразу спать, Алина.

Когда они вернулись, Макс, подбрасывая дрова в костер, предупредил:

– Я лягу у стены. Там холоднее.

– Ладно. – Алина, усевшаяся на край ложа, потерла покрасневшие от ветра ладони и бессильно положила голову на колени, обхватив их руками. Так она и сидела, пока Тротт оттирал плошки, переносил ближе к костру поленья – подбрасывать ночью – и укладывался спиной к стене.

– Ложитесь уже, – позвал он.

– А? – Принцесса ошалело вздернула голову, оглянулась на него непонимающими мутными глазами. – А-а-а-а… сейчас… да…

Она легла, подобралась к нему ближе, прижалась спиной, засопела, когда он накрыл ее крылом, а сверху – двумя одеялами. Снаружи выл ветер, тихо потрескивал костер, и в пещере было уютно и тепло.

Принцесса завозилась, еще чуть подвинулась к Максу, повернулась на спину – так, что уперлась локтем ему в живот, а его крыло скользнуло ей по груди.

– А помните, мы тоже грелись в пещере над морем? – прошептала она сонно.

– Помню, – негромко ответил Тротт.

– Хорошо было, да?

Он едва разобрал ее бормотание. Принцесса еще раз повернулась, уткнувшись носом ему в куртку, а коленями в бедра, вздохнула… и Макс едва не дернулся, потому что холодная ладонь ее скользнула по его пальцам, сжавшимся в кулак, вверх под локоть, и Алина обняла его, сунув руку к основанию крыла, в чувствительный пух. Самым естественным сейчас казалось обнять ее в ответ, но он заставил себя остановиться. И его рука осталась прижатой к боку.

– Вы такой теплый, лорд Макс, – шепнула Алина ему в грудь, и ему показалось, что жар ее дыхания ощущается даже сквозь толстую куртку. Тротт, не шевелясь, подождал несколько минут, остро ощущая ее слегка подрагивающие пальцы в подкрылье и глядя на пляшущее пламя костра. Наконец принцесса под его крылом расслабилась, ее дыхание стало ровным и глубоким. И тогда он прикрыл глаза, а затем чуть склонил голову и коснулся губами ее светлых волос.

Седьмое апреля по времени Туры

Макс проснулся от того, что затекло тело – он оставался в той же позе, в какой заснул. Пошевелился, приподнял голову: костер прогорел, из узкого входа в пещеру падало бледное пятно света – значит, снаружи занималось утро. Под одеялами было жарко; Богуславская все так же обнимала его, сунув руку под крыло, прижавшись грудью к груди, бедрами к бедрам – только голова была чуть откинута назад. Лицо ее выглядело спокойным и очень юным, и Макс, точно зная, что нельзя этого делать, все же посмотрел на ее приоткрытые розовые губы, пухлые и чуть обветренные. Вздохнул тяжело, поражаясь собственной реакции – зачастило сердце, а за ним сорвалось и дыхание; мелькнула перед глазами картинка, как он целует эти мягкие губы, вжимая сонную, горячую девушку в ложе, как лихорадочно расстегивает ей куртку, только чтобы запустить руки под сорочку, к телу…