Горький пепел

– После боя я сам ушел сюда, – говорил Корвин-Жрец, и тянуло от него такой тоскою, печалью, гневом и болью, что у Алины заныли зубы и кости. – Ушел, думая, что будут просить меня вернуться – ведь мы часть целого, и без одного остальные ущербны. Но уже за порогом услышал я запрет на возвращение, что наложил мой брат. И я потом пожалел о резкости своей, и он, я уверен, а поздно уже было. Сами себя и Туру к пропасти привели. Что же, заключение здесь добавило мне ума… а судя по тому, что тебе позволили появиться, птенец, и брату моему пришлось разумным стать…

– И вы никак не сможете вернуться? – робко пробормотала Алина.

– Сам не смогу, – отозвался Жрец. – Но моя сестра успела поставить условие: пусть запрещено исправлять сотворенное богам, но не людям. Если я вернусь, то и Тура окрепнет, и врата, как восстановит мир наш равновесие стихий, закроются. И дети мои, наполовину запертые здесь, со мной вернутся, снова целыми на Туре станут.

– А что же будет с другими людьми? Местными, которые сейчас тоже в убежищах? – волнуясь, спросила принцесса. – Если и вы вернетесь на Туру, и дар-тени, то остальные останутся без защиты!

– Если я буду в силе, я их не оставлю, – пообещал Черный.

Лорд Макс принес куски рыбы и начал закидывать их в котелок.

– Не случится ли так, что при возвращении дар-тени сойдут с ума от обилия энергии? – проговорил он. – Я видел, что бывает, когда половинка отсюда попадает наверх.

– Нет, – покачал головой Корвин-Ворон. – В моем присутствии все будет как должно, и половинки сольются. Память объединится, однако ж человеческая ипостась останется главенствующей, как и должно это быть.

Тротт хмуро кивнул и, забросив последний кусок, отправился вымыть руки, а принцесса, спохватившись, вытряхнула в закипающую воду чистую крупу и снова зачерпнула из мешочка – просмотреть, чтобы не было мусора и насекомых.

– После боя с братом я был сильно ранен и сам себя ослабил еще больше, от злости и ревности сердце свое вырвав и оставив его на Туре, – рассказывал бог. Губы его шевелились, но он сам опять выглядел как пятно черной пустоты. – Послужило это и добру, и худу. Без сердца моего Тура погибла бы куда раньше, от истощения стихий, но прежде от нежити, что в мое отсутствие расплодилась. А с ним, оставленным там, создалась привязка между мирами: ранее по установленному порядку они соприкасались на короткое время раз во много тысячелетий, а после моего ухода остались связаны до сих пор. И будут связаны и открыты местным богам, которые захватить Туру хотят, до тех пор пока я не развоплощусь либо сердце мое не истощится. Либо пока я не вернусь.

Он задумчиво посмотрел на похлебку, снова возвращаясь в человеческий облик, и у принцессы вдруг мелькнула иррациональная мысль, что он должен быть очень голоден. Столько веков не есть!

– М-может, вы хотите м-меду? – застенчиво спросила она.

Бог оторвался от созерцания кипящей воды и перевел задумчивый взгляд на Алину.

– Благодарю, пташка, – сказал он наконец. – Я никогда здесь не ел. А лучший мед пробовал человеком в Тидуссе. Как раз перед тем, как убили меня, одна добрая женщина вынесла мне кусок хлеба с медом, равного которому я никогда не вкушал. Хотя, возможно, показался он мне таким вкусным, потому что я был очень голоден и слаб. – Он улыбнулся. – Все же людям дан пророческий дар, и часто они связывают невидимые нити, не ведая этого, – иначе не знаю, как объяснить, что и храм, стоящий ныне на моей могиле, назван Медовым?

Принцесса, с холодком слушая воспоминания прародителя, достала мешок, прихваченный из пещеры под перевалом, протянула его Жрецу вместе с ложкой, и тот, зачерпнув засахарившегося лакомства, положил его в рот.

И покачал головой, болезненно выдохнув.

– Не понравилось? – расстроилась Алина.

– Не твоя в том вина, – ответил бог, отдавая ей мешок. – Пропитан местным солнцем этот мед. Не опасен, но чужд мне. Даже самая горькая полынь Туры была бы мне слаще него. Даже камень или горсть песка… – он тяжело, совсем по-человечески вздохнул. – И сам я здесь чужак, и дети мои чужаки. Всем потомкам горе я принес и себя наказал. Много веков я здесь был один: две тысячи лет назад столкнулись мы с братом, а по времени Лортаха в три раза больший срок прошел; только недавно из-за ослабления Туры связь между мирами стала крепче, и время потекло вровень. Долго хватало силы оставленного моего сердца и крови моих потомков, королей Гёттенхольд, чтобы удерживать дар-тени от попадания сюда, но и они иссякли. Первой ушла способность принимать родовую форму. Затем птенцы стали появляться здесь, себя не помнящие, беспомощные. Благо вылуплялись они из пространства, которое я защитой накрыть сумел. Не знали половинки о существовании друг друга и соприкасались только во снах, не запоминая их. Даже силы Гёттенхольдов не хватало, чтобы запоминать эти сны, не то чтобы осознанно сюда переходить. Но я хоть так, глазами детей моих мог увидеть, что происходит на Туре. – Он задумчиво покрутил посох, постучал набалдашником по колену, вновь повернул голову к Тротту. – Спрашивай, сын.