Горько-сладкий эрос

Χαῖρέ μοι, ὦ δέσποινα Λευκίππη. δυστυχῶ μὲν ἐν οἷς εὐτυχῶ, ὅτι σὲ παρὼν παροῦσαν ὡς ἀποδημοῦσαν ὁρῶ διὰ γραμμάτων.

Здравствуй, владычица моя Левкиппа! Я несчастлив в счастье, потому что, хотя я рядом с тобой, увидеть тебя я не могу, а вижу вместо тебя, которая так близко, твое письмо[58].

(«Левкиппа и Клитофон

», V, 20)

Далее в письме Клитофон клянется в любви и умоляет Левкиппу блюсти свою невинность до тех пор, пока он не сможет с ней воссоединиться. Написанные послания имеют сущность и полномочия третьего лица – свидетеля, судьи и проводника в эротических спорах. Письма – механизм эротического парадокса, одновременно соединяющего и разделяющего, болезненного и приятного. Письма выстраивают пространство желания, где разжигают противоречивые чувства, заставляя любящего снова и снова осознавать, в каком безвыходном положении он находится. Письма стопорят и усложняют существующую ситуацию из двух участников, волшебным образом призывая третьего, который не присутствует там в буквальном смысле, внезапно делая видимой разницу между действительным (имеющимися и актуальными эротическими отношениями Клитофона с другой женщиной) и тем, что возможно (идеальной любовью Клитофона и Левкиппы). Письма проецируют идеальное на экран актуального. Эрос действует изнутри письма.

Более иератический пример можно найти в романе Гелиодора «Эфиопика». Здесь написанный текст не совсем послание, но действует аналогичным образом. Героиня Гелиодора – белокожая дочь чернокожей эфиопской царицы, которая решает подкинуть дочь после рождения, дабы не вызвать подозрительных расспросов супруга. Хариклею заворачивают в tainia (головную повязку), в которой младенца и находят. Но то не простая tainia — на ней царица вышила надпись, поясняющую, кто эта девочка и почему она белокожая. Так получилось, что ребенка нашли жрецы и воспитали в Дельфах. Проходят годы, и лишь в четвертой книге повествования автор романа дает нам прочесть написанное на повязке. Сцена чтения отодвигается на момент эротического кризиса, когда Хариклея едва жива от страсти к некому Теагену, и надпись на tainia читает жрец, желающий спасти ей жизнь. Тут с помощью tainia царица Эфиопии размыкает уста:

…ἐπειδὴ δέ σε λευκὴν ἀπέτεκον, ἀπρόσϕυλον Αἰϑιόπων χροιὰν ἀπαυγάζουσαν, ἐγὼ μὲν τὴν αἰτίαν ἐγνώριζον, ὅτι μοι παρὰ τὴν ὁμιλίαν τὴν πρὸς τὸν ἄνδρα προσβλέψαι τὴν Ἀνδρομέδαν ἡ γραϕὴ παρασχοῦσα, καὶ πανταχόϑεν ἐπιδείξασα γυμνήν (ἄρτι γὰρ αὐτὴν ἀπὸ τῶν πετρῶν ὁ Περσεὺς κατῆγεν), ὁμοειδὲς ἐκείνῃ τὸ σπαρὲν οὐκ εὐτυχῶς ἐμόρϕωσεν.

Но я родила тебя белой, с кожей, блистающей несвойственным эфиопам цветом. Я-то поняла причину: во время моего сочетания с мужем я взглянула на Андромеду: картина явила мне ее отовсюду нагой – ведь Персей только что стал сводить Андромеду со скалы, – так зачался на несчастье плод, подобный ей.

(«Эфиопика

», IV, 8, 5)

Получается интересный треугольник. Страсть Хариклеи к Теагену отсылает к событиям прошлого, и выясняется, что ее мать повинна в эстетической измене. В момент соития с мужем царица думала не о нем. Ее разум был захвачен другой любовной сценой – идеальным эросом Персея и Андромеды. Царица стала одним из углов треугольника.

И треугольника непростого. Сам Гелиодор не очень-то простой автор. Византийский критик Михаил Пселл сравнил его писания с «клубком змей: хвосты наружу, головы спрятаны» (Michael Psellos, Colonna, 1938, 364). Более того – Гелиодор заранее сообщает нам, что писания царицы туманны, ведь надпись на tainia была вышита царицей

…γράμμασιν Αἰϑιοπικοῖς, οὐ δημοτικοῖς ἀλλὰ βασιλικοῖς, ἐστιγμένην, ἃ δὴ τοῖς Αἰγυπτίων ἱερατικοῖς καλουμένοις ὡμοίωνται.

…эфиопскими письменами, но не народными, а царскими [grammasin basilikois], похожими на так называемые священные египетские.

(«Эфиопика

», IV, 8, 1)