Горько-сладкий эрос

Крылья знаменуют разницу между смертной и бессмертной историями любви. Лисий страшится начала эроса, поскольку считает, что это на самом деле начало конца; Сократ же в начале ликует: ведь, согласно его убеждениям, конца не будет. Таким же образом наличие или отсутствие крыльев в истории любви определяет стратегию влюбленного. Скупая, смертная sōphrosynē (256e), какой измеряет Лисий свой эротический опыт, – по сути, тактика защиты от изменений в себе, которые влечет эрос. Перемены – это риск. Что же оправдывает этот риск?

Что касается отрицательных последствий, в «Федре» приводится несколько образов существования без перемен. Мидас, цикады и сады Адониса чуждаются процесса жизни во времени и остаются неизменными. Эти образы безотрадны; в лучшем случае, эти существа «умрут незаметно для самих себя» (259c). Куда оптимистичнее приводимый Сократом миф о крыльях, которые в перспективе получат смертные, впустив в свою жизнь эрос. Но стоит пристальнее всмотреться в то, что мы просто мимолетно обрисовали, и в то, как разворачивает свою мысль Сократ. Он вовсе не наивен и прекрасно понимает условия сделки. Влюбленность открывает нам путь к бесконечному благу. Однако предельно ясно, что, когда Эрот нападет на нас в своем истинном обличии, нечто, не подлежащее измерению, будет утрачено.

Стоит влюбиться, и вы оказываетесь выхвачены из обыденной жизни. Единственное, что заботит влюбленных, – быть с возлюбленными. Сократ описывает это так:

…ἀλλὰ μητέρων τε καὶ ἀδελφῶν καί εταίρων πάντων λέλησται, καὶ οὐσίας δι᾽ ἀμέλειαν ἀπολλυμένης παρ᾽ οὐδὲν τίθεται, νομίμων δὲ καὶ εὐσχημόνων, οἷς πρὸ τοῦ ἐκαλλωπίζετο, πάντων καταφρονήσασα δουλεύειν ἑτοίμη καὶ κοιμᾶσθαι ὅπου ἂν ἐᾷ τις ἐγγυτάτω τοῦ πόθον·

…от своего красавца не отстает она по доброй воле и ставит всех ниже его; о матери, о братьях, о всех приятелях забывает она; хотя имущество ее, от нерадения, гибнет, ни во что она это не ставит; презрев все установленные благоприличия, которым ранее следовала, душа готова служить в рабстве, лишь бы покоиться как можно ближе к предмету своего вожделения, где только позволят.

(Phdr

., 252а)

Влюбленность, утверждает Сократ, смещает представления о том, что важно. Отсюда неадекватное поведение. Правила приличия оттесняются на обочину. Это – обычное переживание (pathos) влюбленности, подытоживает Сократ, и люди дали ему имя Эрот (252b).

Но у бога Эрота есть другое имя, внезапно сообщает Сократ и далее обыгрывает внезапное откровение каламбуром. Поскольку игра слов – несколько натянутая форма аргументации и ее убедительность порой граничит с нечестностью, серьезные авторы, прибегая к ней, чувствуют себя обязанными извиниться; вот и Сократ предупреждает Федра, что выйдет «нечто нахальное» (hybristikon panu) (252a) и, возможно, это вообще неправда («всему этому можно верить, можно и не верить», 252b). Вдобавок ему приходится нарушить законы метрики, поскольку игра слов состоит из двух неподтвержденных строчек Гомера и во второй размер не выдержан. Строки эти обращаются к разнице между языком, на котором говорят боги, и тем, на котором разговаривают люди. Что касается слова, означающего желание, разница состоит лишь в паре букв:

τὸν δ᾽ ἤτοι θνητοὶ μὲν Ἔρωτα καλοῦσι ποτηνόν,
ἀθάνατοι δὲ Πτέρωτα, διὰ πτεροφύτορ᾽ ἀνάγκην.

Смертные все прозвали его Эротом крылатым,
Боги же – Птеротом, за то, что расти заставляет он крылья[70]

.

(Phdr

., 252с)

Добавив к имени бога любви буквы – pt, боги создали Птерота; игра слов: pteron по-гречески – «крыло». А значит, на языке богов желание и звучит как «то, что с крыльями» или «то, что имеет отношение к крыльям». Зачем? У богов есть причины, а именно: желание нужно для того, чтобы вырастить крылья.