Горькое лето 41-го

Сегодня их остается очень мало — людей, принявших свой первый бой 22 июня 1941 года, вступивших в Великую Отечественную войну на границе СССР и оккупированных гитлеровцами территориях. Дело не только в том, что всем им уже далеко за 80, — главное, что впереди у каждого из них было 1418 дней войны… Воспоминания этих людей о первых, самых трудных и горьких днях Великой Отечественной имеют для нас особую ценность: ведь эти дни и недели до сих пор хранят очень много неразгаданных тайн и вопросов, на которые нет ответа. Среди них — ветеран Службы внешней разведки полковник в отставке Ивана Прохорович Дедюля.

Глубокой осенью 1940 года 23-я стрелковая дивизия, где я был заместителем командира роты по политчасти в 89-м стрелковом полку, разместилась на окраине Двинска в старой крепости, некогда бывшей форпостом на западных рубежах Российской империи. Наши подразделения занимались боевой подготовкой, в общественную жизнь города мы не вмешивались.

17 июня 1941-го прозвучал сигнал боевой тревоги. Когда комсостав прибыл в штаб, командир полка майор Батюк распорядился: получить боекомплекты, снаряжение и к 18 часам быть в готовности к марш-броску к госгранице, в свой укрепрайон.

На обратном пути я сказал командиру роты:

— Пять дней назад прибыли с границы в крепость на железнодорожной тяге, а сегодня вдруг срочно туда же, на своих двоих, да с полной боевой выкладкой… Не совсем понятно!

— Чего непонятного? Все по-нашенски: сначала делаем, а потом думаем. Войной ведь повеяло. Похоже, что на этот раз всерьез…

Действительно, черные тучи, сгущаясь с каждым днем, приближались к нашему дому. О них, как стало теперь широко известно, разведка докладывала в Кремль ещё в 1940 году, а позже солдаты невидимого фронта — внешней и военной разведок — сообщили, как выяснилось, довольно точные данные о дате вражеской агрессии, о силах и направлении главных ударов.

А тогда мы сами почувствовали и даже увидели надвигавшуюся опасность еще в апреле — мае, когда возводили пояса обороны в десятке километров от границы. Уже тогда над нами почти ежедневно кружили немецкие самолеты-разведчики, причем совершенно безнаказанно. Беспечность в приграничье настораживала. К 10 июня работы по сооружению линии обороны в основном были завершены, и дивизия железнодорожным транспортом вернулась на место своей дислокации. И вот вдруг боевая тревога, приказ…

В условленное время дивизия оставила крепость. Наш полк шел в голове колонны. Марш совершался с 8 часов вечера до 6–7 часов утра, проходили по 50–60 километров.

— Похоже, война на пороге, — беспокоился командир роты. — Успеть бы занять оборону…

— Должны успеть, — ответил я. — Несемся как одержимые. Солдатам очень тяжело, но еще держатся, а вот лошади выбиваются из сил, падают от усталости.

Прошагав от Двинска до Каунаса, мы нигде не заметили никаких приготовлений к обороне или наступательным действиям, зато были очевидцами полнейшего благодушия и даже беспечности в поведении местных властей и командования частей и соединений. Мы не могли объяснить причины такой беспечности: что это — головотяпство, безответственность или, может, предательство?

Ночь 22 июня 1941 года была на исходе, начало светать, над лесом вставало солнце. И вдруг до нас донесся надрывно-глухой гул, приближавшийся с каждой минутой. Наконец вдали в голубом безоблачном небе появилось множество черных точек, принявших вскоре очертания самолетов.

Три волны оглушивших нас машин проследовали на восток. Вскоре где-то там, далеко, взвились клубы черного дыма. Новые волны бомбардировщиков проходили в стороне от перелеска, в котором рассредоточились на дневку наши части. Из штаба полка сообщили: штабы корпуса, армии и округа на позывные дивизии не отвечают. Командование дивизии предполагает, что бомбардировки осуществляются немцами с целью спровоцировать нас на ответные действия. Приказано было проявлять выдержку, без команды не стрелять, на провокации не поддаваться, продолжить движение на указанный рубеж.

Дивизия снова на марше. Неожиданно над колонной пролетел самолет с черными крестами. Наши самолеты в воздухе не появлялись, хотя виднелись на аэродроме слева от шоссе. Позже поговаривали, будто в авиачасти отсутствовало горючее. Оттуда доносились пулеметные очереди. Вскоре нам сказали, что там посажен немецкий самолет, охрана аэродрома держит его «на мушке», а экипаж никого не подпускает к машине и делает попытки подняться в воздух. К вечеру немцы сдались.