Горькое молоко. Золотой брегет. Тюремный шлейф

Сергей закрыл за ними дверь. На душе у него стало спокойней от слов директора и его прикосновения руки. Было ясно, что директор поверил ему и отнёсся с пониманием к произошедшему случаю. Он, собрал грибы с пола, промыл их в воде и поставил на стол, но обедать не стал. Аппетит пропал. Выпив стакан горячего чая, надел сухие носки и мокрые, не успевшие высохнуть замшевые туфли. В кладовке взял запасную парафиновую свечу и спустился в подвал. Преодолев один марш подвального помещения, он ощутил запах плавленого парафина и чьи — то голоса. Когда он открыл дверь бункера, «так иногда называли мальчишки этот сарай», то перед его взором представилась неожиданная картина, которую он воспринял без признаков радости. Это помещение он считал своим личным убежищем, и приходили туда только свои ребята, те, кто знал, где лежит ключ от замка. В особых случаях, когда кому — то из мальчишек нужно было спрятаться от гнева родителей, он позволял бывать там с ночёвкой. И мальчишек с другого двора, тоже не редко запускал в этот бункер, но с обязательной клятвой, о неразглашении места обитания. Сегодня все мальчишки были взрослые и по этой причине никого уже не пороли, поэтому в подвале практически никто не спал.

…В этот раз в бункере были совсем взрослые мужики, у которых помимо подвала много было разных хат, где они могли скоротать время. Здесь находились Беляк, Фрол, Гарик, Лоб и Юрка Балашов, Серёжкин друг и одноклассник из детского дома. По углам и на столе горели свечи. Вместо тарных ящиков, которые ещё вчера служили стульями, стояли табуретки. Рядом с топчаном обосновался обшарпанный круглый стол, небольших размеров, который создавал в помещении тесноту. Стол был уставлен батареей бутылок красного вина, пива и томатного сока. Хлеб был аккуратно нарезан и лежал на газете вперемешку с закуской, около которой стопкой возвышались несколько пачек дорогих сигарет. По Юркиному виду можно было сразу определить, что ему тоже перепало угощений с обильного стола. Он сидел без обуви и носков на топчане с красным, как свекла лицом и глупой улыбкой. Винные пары, исходившие от него, за метр неприятно били в нос Сергею и делали Юрку, каким — то чужим и далёким. Беда брезгливым взглядом посмотрел на своего одноклассника и близкого товарища, давая ему понять, что он не одобряет его поведения.

— О, вот и хозяин штаб — квартиры пришёл, — невнятно, подвыпившим голосом произнёс Беляк. — Присядь, лимонаду налей себе, а хочешь пивка испей с воблой.

Беда сел на топчан рядом с Юркой, снял с себя обувь и поставил её на трубу досыхать.

— Пиво я не буду, — ответил категорическим отказом он, — а соку томатного с колбаской отведаю. А откуда такой натюрморт? — поинтересовался Беда.

— Ты прямо интеллигент, какой — то, будь проще, и народ к тебе потянется, — еле ворочая языком, — проговорил Беляк. — Не забывай, ты же наш дворовый мужик.

— Кончай тарахтеть не по делу, — встрял в разговор Лоб, — Беда парень правильный, знает себе цену. А разговор у него умный от книг. Я до сидки книг вообще не читал, а там приучился, читал запоем. Особенно понравилась книга «Наследник из Калькутты», я её перечитывал несколько раз.

— Ну и что хочешь сказать, шибко грамотный стал, — явно грубил Беляк, — а я вот Теремок в детстве прочитал и про говорящую щуку и с меня хватит, чтобы жизнь понять. А читать всё подряд, мозги только себе засорять.

— Ты Беляк, узколобо мыслишь, сел с батоном, с батоном и вышел, поэтому не понял жизни. А если бы тебе попались, такие — же кореша, как и мне, тогда обогатил бы свой кругозор. Прочитал бы поэму Маяковского «Что такое хорошо и что такое плохо». Я ведь тебя Беляк лет на пять младше, но жизненного опыта у меня не меньше твоего.

Фрол и Гарик внимательно слушали диалог Лба и Беляка.

Юрку Балашова приморило выпитое вино, и он посапывал на топчане, пристроив свою голову на бушлате Лба. Беда молча, жевал сухую колбасу с плавленым сыром, запивая всё это соком.

«Раньше бы Беляк не позволил так с собой разговаривать, никому, тем более Лбу, который до судимости питался из его рук — заметил про себя Сергей. — Значит, Лоб оброс весомым авторитетом на зоне», — догадался он.

Беляк, закурил сигарету и обиженно уставился в лицо хладнокровному Лбу, учащённо хлопая своими пшеничными ресницами.

— Мне твой Маяковский до фонаря, но ты Толоконный говоришь, как будто червонец на зоне масло бил. Ты вот мне базаришь за батон. Думаешь, я не знаю, что это обозначает. Так применимо говорить тем, у кого срок за год не перевалил. Я отмотал два раза по годишнику, но вышел без косяков и таким, как ты могу смело в глаза смотреть. Наслышаны мы и о тебе. Хорошо толкуют. Молодец! — Ты нам спасибо должен сказать. Кто тебя воспитал такого правильного? Примерами нашими жил, такой и получился. А дружи ты с Кривым или Валькой Куркулём, кто бы из тебя вырос? — Я уверен, что с их педагогикой, тебя бы не приметили такие воры, как Рамбай и Сонет. Кто они такие мы знаем и если я сижу и пью с тобой вино, это верняк, что я тебя уважаю. Но прошу тебя, не заносись перед нами никогда?