Горькое счастье: Собрание сочинений

Всю жизнь свою держал я душу настежь —
Что хочешь уноси, входя, любой, —
И гости разбирали всё, но часто
Те гости дар мне приносили свой.

Чужое и свое теперь смешалось.

Свое, чужое — разве разберешь.
Но в глубь души, что тайной оставалась,
Сегодня ты, ты первая войдешь.

«Грустным садом иду, вспоминая…»

Грустным садом иду, вспоминая,
В сизых травах росисто-густых.
Расцвели твои розы, родная,
Только ты не увидишь их.

Между нами пропастью ляжет

Черный ров клеветы и зла,
Только роза цветет всё та же,
Что еще при тебе цвела.

Ну, а сердце с розой не схоже,

Сердцу вовсе не всё равно.
И оно без тебя не может —
Без тебя умирает оно.

«Когда в слезах поднимешь к небу взгляд…»

Когда в слезах поднимешь к небу взгляд,
Осыпанному синими звездами.
То звезды расплываются над нами
И вниз скользят.

Как у Ван Гога: видишь город мшистый,

Потемки улицы, мазки огней,
И звезды растекаются пятнисто
Там, в вышине.

Нет, то не прихоть живописной позы

И не безумья темного удел:
Он так на эту улицу глядел –
Сквозь слезы.

С АНГЛИЙСКОГО

МЭРИ ЭЛИЗАБЕТ ФРАЙ (1905-2004)

«Не стой ты у моей могилы, не рыдай…»

Не стой ты у моей могилы, не рыдай,
Меня там нет, я там не сплю, ты это знай…
Я а тысяче летучих ветерков,
В алмазном блеске выпавших снегов,
Я солнца в зернах золотой волны,
Я каткий дождь озерной тишины.
Когда проснешься утренней порой —
Я птичий взлет, кружащий над землей,
Сиянье нежное звезды ночном.
Не стой же, плача, в безнадежной думе —
Ведь я не там,
Ведь я не умер.

РАССКАЗЫ

ТЕДДИ ИЗ СТОКГОЛЬМА

Мы – Лилька, Алешка и я – сидели на корточках под старой шелковицей и, подбирая из пыли перезрелые ягоды, клали их в рот. Как вдруг где-то далеко послышалось низкое и мягкое гудение мотора. Оно приближаюсь в нарастающем облаке собачьего лая. Когда мы выбежали за ворота, бухал уже и соседский Барбос. Наша трусиха Мyxa жалась у ног и судорожно подергивала верхней губой, но где-то очень глубоко слышалось и в ней как бы подземное рычание.

Автомобиль уже взобрался на пригорок, сияя раскосыми фарами, и остановился у ворот адмиральского сада. В откинутую дверцу выпрыгнул тонконогий фокстерьер, за ним, согнувшись, вылезла дама в белом, а за ней поджарый господин в ладном сером костюмчике с пестрым галстуком. Фокстерьер неожиданно и невесомо подлетел к нам и остановился, поджав переднюю лапку. Деревенщина Муха попятилась, показала белые зубы и уныло заворчала. Фоксик смотрел весело, приветливо и любопытно. Один его глаз был на белом фоне, маленький и быстрый, другой мягко поблескивал из черной кляксы, охватившей и ухо. «Тедди», — позвала дама, и Тедди, не касаясь земли, порхнул к ней. Господин же взглянул на нас, сделал обезьянью рожицу, свистнул по-птичьи, а затем улыбнулся золотыми зубами: они были все золотые, до единого. Это было даже страшно, и мы отшатнулись, потрясенные. Все три пошли в сад, а навстречу им по аллее уже бежали из дому адмирал с адмиральшей…

Дома, за обедом, говорили об Оле, адмиральской дочке, что она поймала шведа. Я представляла это себе так: стоит швед в сером костюмчике, сзади, большими шагами, с пальцем на губах, подкрадывается к нему Оля и раз! — хватает шведа за локти. Он оборачивается, делает обезьянью гримаску, скалит золотые зубы, но Оля не пугается, и они под руку идут в церковь венчаться. Из незаконченных фраз, которыми взрослые обменивались над моей головой, я сделала заключение, что у Оли есть поклонник, что он в городе и что очень интересно, чем всё это закончится.