Горькое вино Нисы

Они были крепко переплетены, эти две его жизни, хотя вторая не смешалась с первой, реальной, а шла словно бы сама по себе, то полностью отпуская Сергея в первую и отстраняясь, то забирая целиком, не оставляя для реальности даже крохотной щелочки. Это было похоже на то, что уже испытал он, работая над своей повестью: только тогда он мог свободно додумывать и отгадывать, создавать ситуации, лепить характеры: все было в его руках, и он не рисковал ничем; теперь же его вторая жизнь была связана с конкретными, живыми, думающими, страдающими людьми, и риск состоял в возможности допустить ошибку, которую подчас ни простить, ни исправить невозможно — так все в этой жизни обнажено и заострено.

Когда Сергей получил первое письмо от Веры, он даже усомнился: она ли писала? Ему ведь даже почерк ее был незнаком, а тут еще стиль — не женский вовсе, будто загрубелый в колониях мужик злобу свою изливал. А потом понял — это не Вера, то есть не та Вера, которая была до всего случившегося, а другая, это ее игра в новой жуткой обстановке в себя другую, отличную от прежней. Как же ей страшно было оказаться вместе с этой Сонькой Кривой Ручкой, если такая игра потребовалась в качестве самозащиты!..

И, перелившись в эту реальную нереальность, встав рядом с новыми людьми, он пристально, с душевным трепетом вглядывался в них, вслушивался в их разговоры — старался понять и представить себе, что ждет их всех в будущем, в завтрашнем дне. Понять было необходимо, потому что без этого не мог он действовать в настоящей реальности, не совершая ошибок.

Он был уверен, что сможет быть полезным и Вере, и ее подругам по несчастью. Конечно же — по несчастью, думал он, как же иначе может быть? Даже когда человек по злому умыслу совершает что-то плохое, что оценивается соответствующей статьей Уголовного кодекса и влечет за собой наказание, изоляцию от здорового общества на годы и годы, — даже тогда для человека это все-таки несчастье. Только, может быть, не случайное несчастье, вроде автомобильной катастрофы или удара молнии, а несчастье, подготовленное самим человеком с помощью других каких-то людей, подчас и не привлекаемых к ответственности, а порой даже в свидетелях не побывавших, даже в следственных и судебных документах не упомянутых. А ведь с них-то все и началось. Не вдруг же обыкновенный человек пошел и ограбил или убил, — его научить этому надо, воспитать так, погасить изначально заложенные в каждом огоньки добра. Кто же это сделал, когда? Как часто вопросы эти остаются без ответа.

Сергею казалось, что человеку, в котором честность стала потребностью, не грозит, вопреки пословице, ни сума, ни тюрьма. А как узнать, кому грозит? Ведь добру, отзывчивости и честности учат нас с детства — все вокруг этому учат: и школа, и пионерский отряд, и комсомол, и книги, и газеты, и телевидение. Человека учат человеческому, а он идет и крадет, идет и грабит, идет и насилует. Кто же он, откуда берется такой?

Пристальнее прежнего вглядывался Сергей в своих учеников. Кто из них способен на преступление, у кого такая способность может прорасти в будущем, кого постигнет несчастье очутиться за глухой стеной «почтового ящика», где только и начинается понимание, как дорога свобода и нормальная человеческая жизнь?.. И не видел таких, никто не подавал признаков анормальности. Ему хотелось верить в то, что у каждого из них лучезарное будущее. Но какой-то процент же занимает преступность, пусть ничтожный, и вряд ли на протяжении жизни сегодняшних мальчишек и девчонок он будет сведен к нулю. Значит, такое несчастье может случиться с кем-то из них, с горькой растерянностью отвечал себе Сергей, может и случится, не с этими, так с другими, какая в сущности разница? И все наши учителя, и Сергей в том числе, пока не могут предотвратить этого. Такой неожиданный вывод поразил его. Не способны, и злосчастный процент возьмет свое?.. Странно, что раньше он никогда не задумывался над этим.

Там, в Ашхабаде, в следственном изоляторе этот процент обрел для него зримую, осязаемую форму, из абстракции превратился в конкретных людей. И что поразило его, так это отсутствие у них каких-либо внешних признаков патологии — были они с виду обычными, и улыбались как все, и в разговоре у них не угадывалось особых примет, даже грубых слов, матерщины, там не услышишь. Но все эти люди совершили преступление.

И Нинка, и все другие женщины, которых свела судьба с Верой, — ведь все они в школах учились, может быть, кто-то даже в этой, где начал свой педагогический путь Сергей, их любили, они планы на будущее строили, и в этих планах, — конечно же! — не было места ни следственному изолятору, ни суду, ни женской колонии общего режима, — а вот вышло все так…