Горм, сын Хёрдакнута

– Чернобог – бог зла. Бог Йормунрека – Чернобог. Нам отдает приказы Йормунрек, а им верховодит бог зла. Значит, мы служим злу!

– Пойду я, – сказал Торлейв, поднялся и вышел из палаты.

Сигур, тоже сидевший за столом, с недоверием проводил его глазами:

– Ты, Щеня, поменьше языком трепал бы…

– Верно, – согласился ярл, – Хоть Торлейва нам бояться, я чаю, не след. Он-то как раз языком не треплет. Да и сам Йормунрек… Вы со Скегги и вправду думаете, ему уже про ваши речи не донесли?

Скегги побледнел и осенил себя непонятным знамением – что-то наподобие меча Крома под звездой Свентаны в круге Яросвета.

– Он послушал и только обрадовался: «Пусть боятся, да, я такой – тьмой облечен, тайной наделен, и право имею.» Вот дроттары, те на вас злобу держат. Меньше, правда, чем на меня с Торлейвом, или на того же Адальстейна. Фьольнир и присные – вот точно Чернобоговы слуги, не нам чета… Йормунрек как раз нас от них защищает.

– Нужна мне была его защита, как сурначенной козлопердолине уд во лбу, – пробормотал Родульф, затем на всякий случай добавив и пару отборных танских ругательств.

– Не служим мы ему, не служим! – присоединился к Горму Скегги. – Даже если и ваш венедский Чернобог Йормунреком вертит, все равно! Если ты, например, конунг, а у тебя есть ярл, а у него есть бонд, бонд отвечает ярлу, а не тебе!

– Так-то оно так, но если конунг рассылает по фюлькам ратную стрелу, собираются и ярлы, и бонды… – Горм не был убежден этим рассуждением. – Зло, зло… Уж больно слово расплывчато. И как это мы злу служим?

– Как, как… Я Йормунрековых карлов лечу, слежу, чтоб какая болезнь их не взяла. Ты им довольствие считаешь, проверяешь, чтоб каждый был накормлен, напоен, и свою долю добычи получил, не говоря уж, что с понятием их в бой ведешь, чтоб ни один зря не полег. Без нас, он куда больше бы воинов потерял, а значит, меньше б зла сделал?

– Но посмотри по-другому – ты клятву дал, всех больных и раненых лечить. Я клятву дал, дружину спасти. Какое ж зло может выйти из верности клятвам? Наоборот ведь, оно все от клятвопреступления? И потом, взять вот этого барана, – Горм отрезал себе еще кусок. – Мы его едим, нам это добро. А умей бараны говорить, увидели нас и сказали б: «Вон злодеи, брата нашего пленили, убили, и пожирают.» Что зло барану, то добро бонду?

– Верно говоришь, – Щеня снова наморщил лоб. – Но все равно, когда я вижу зло, я знаю его по имени. Конечно, можно и до такого договориться, что ты одинаково злодей, если старца на крюке повесил, и если баранины поел, но ведь не так это! Баран не старец!

– Не скажи – этот баран по-любому старый был, – заметил Родульф и принялся ковырять в зубах ножом.

– Ты, Горм, прав. И ты, Щеня, тоже прав, – сказал Кнур, прожевав сыр. – Йормунрек – злыдень, каких поискать, даром что ума палата, только главный задвиг у Йормунрека даже не на том, что он злой или жестокий. Биргир, вон, тоже был жестокий. Или Гнупа. Но конунг наш – он вообще как будто не из этого круга.

– Точно! – в один голос воскликнули Щеня и Скегги.

– И закон не про него, клопотарабанистого ублюдодера, писан, – добавил Родульф, пристально изучая выковырянный из зубов кусок бараньей жилы на предмет приемлемости для повторного поедания.

– Твоя правда, – Горм присел рядом с Ханом, чтобы почесать пса за ухом. – Ему закон, клятвы, свои, чужие – как правила какой-нибудь игры. Если решит, что ты пешка, тобой запросто и пожертвовать можно. Вон, как раз у Биргира спросите. Какая щеночка! Чья это?

Последнее относилось к белому и почти шарообразному от пушистости существу, вбежавшему в помещение. Довольно крупный (полгода, если не больше) щенок подбежал к Хану, подогнул передние лапы, завертел хвостом, и тявкнул:

– Йарр?

Хан степенно, чтобы не терять достоинства, отложил кость в сторону, поднялся, выгнув спину, потянулся, и шагнул от хозяина к щенку, чтобы того обнюхать. Щенок, начисто лишенный степенности, подпрыгнул и лизнул огромного белого пса в морду.

– Йарр! – теперь уже утвердительно тявкнула «щеночка.»

Из соседней палаты раздалось шарканье ног. Это могла быть или ветхая Сминта диокетрия (этлавагрский обычай раздавать всем звания и старух не пощадил), или садовник Лекто, чуть помоложе, по рассказам других обитателей усадьбы, двинутый рассудком на том, что он знатный вельможа, происками врагов обреченный на заключение в собственном доме. Садовник, возможно, и вправду когда-то был переводчиком при дворе – он мог говорить на танском и венедском, правда, и тот, и другой звучали из его уст стародавне-витиевато.

– Могучий архон и доблестные кливанофоры севера, возлюбленные младшие братья гегемонии по разуму, – на этот раз почти по-тански возгласил садовник, опираясь на тяпку, как на посольский жезл. – Да пребудет с вами благословение Четырнадцати Сил!

Горм и его ватажники слушали, не перебивая: потакающих его в общем-то безобидным причудам, старичок мог угостить совершенно потрясающей дыней (гутанские и на соседней бахче не валялись) или грушами. Лекто продолжил: