Горняк. Венок Майклу Удомо

Кзума погасил сигарету, поглядел, как спешит луна. Подковырнул ногой ком земли и сел. Странно, как без Лии все изменилось. Дни сматывались в ночи, ночи в дни. Все до ужаса однообразно, утомительно. И он чувствовал себя чужим среди чужих. Вспоминал ту ночь, когда он подошел к дому, где когда-то жила Лия. Он тогда вышел из своей комнаты, всю дорогу шел медленно. И с ним здоровались, потому что он уже стал своим человеком в Малайской слободе, и он читал это в глазах встречных. И знал, что они знают про Элизу, ибо в Малайской слободе люди каким-то неисповедимым образом узнают все про всех. Случалось, кто-то говорил своему спутнику:

— Это Кзума, он работает на руднике. Его женщина бросила его. А сильная Лия, которую он любит как родную мать, сидит в тюрьме. И все случилось одновременно.

Так было и в ту ночь, когда он медленно брел по улице. Он свернул налево, потом направо, потом опять налево. И вокруг него были люди.

Он медленно брел по улице, где когда-то жила Лия. Улица та же. И дома те же. Потом увидел дом. Тот самый дом. Он почти увидел Опору у калитки, и Лию на веранде, и пьяненького Папашу на улице. Почти увидел Элизу, как она стоит рядом с Лией и улыбается, так что появились две ямочки и сверкают прекрасные белые зубы. Почти услышал беспечный смех Мейзи, увидел, как хрупкая маленькая Лина укрощает верзилу Йоханнеса. И вдруг видение погасло. На веранду вышла незнакомая женщина. Низенькая, круглая, как шарик. А следом за ней мужчина, хромой. Кзума быстро повернулся и пошел прочь. Больно было видеть, что в этом доме, где когда-то жила Лия, теперь живут чужие. Чужие люди живут в нем, и смеются, и спят, и разговаривают. Было больно, потому что этот дом много для него значил. Первый дом, в котором он спал, когда только добрался до города. Первый дом, где у него появились друзья. Дом, где он нашел Элизу. Где Элиза родилась. Дом, где с Лией жили Папаша и Опора, Лиин дом.

Кзума горько улыбнулся и собрал в кулак горсть песка. Большая луна спешила своим путем, а звезды бледнели. День быстро приближался.

Он услышал, как по камешкам хрустят толстые подошвы, и поднял голову. Кто-то шел к нему, кто-то крупный, но лица пока не разобрать. Кзума ждал. Когда тот приблизился, оказалось, что это — Рыжий.

— Эй, Зума! — окликнул Падди.

Кзума ответил, Падди подошел и тяжело опустился рядом с ним на землю. Вытащил из кармана пачку сигарет, извлек одну и протянул пачку Кзуме. Оба закурили. Кзума смотрел на белого человека и ждал, чтобы он заговорил. А Падди молчал, только смотрел вверх на небо и на луну.

— Что случилось? — не выдержал Кзума.

— Трудно сказать, — ответил Падди. — Когда человек болен телом, говоришь «у него то-то и то-то» и ведешь его к доктору, а доктор дает тебе лекарство и говорит «принимать столько-то раз в день и все пройдет», так?

— Да.

— Очень хорошо. А теперь возьмем другой случай, может быть, здесь ты что-нибудь скажешь. Если у человека болит душа, что ему делать? С этим к доктору не пойдешь.

— Тогда надо терпеть, — сказал Кзума, глядя на луну.

— Но эту мудрость проповедовали твои предки.

— То было давно, до того как пришли белые.

— Ну, а теперь, когда белые пришли?

— Теперь делать нечего.

— Даже бороться нельзя?

— Как бороться голыми руками против пушек?

— Ты меня не понял, Кзума, я не о такой борьбе говорю. Есть и другая борьба.

— Какая же?

— Ищи ее сам, Зума. Она должна родиться из твоих чувств, из твоей боли. Некоторые люди нашли ее. И ты можешь найти. Но сначала научись думать и не бойся своих мыслей. И если у тебя есть вопросы и ты поищешь вокруг себя, то найдешь и людей, которые на эти вопросы ответят. Но сначала ты должен решить, с чем ты намерен бороться, и почему, и чего добиваться.

— Почему ты, белый человек, так со мной говоришь?

— Потому что я, Кзума, в первую очередь человек, как и ты, а потом уже белый человек. Я вижу, что у тебя болит душа. Я с тобой работаю изо дня в день, и увидел твою болезнь, и понял.

Кзума удивленно воззрился на Падди.

— Ты говоришь, что понял, ты, белый?

Падди кивнул.

— И по-твоему, я должен говорить, что у меня на душе?

Падди снова кивнул.

Кзума молча смотрел вдаль. Падди ждал. Луна ушла далеко на запад. Звезды были еле видны. И эти двое, черный и белый, были как бы одни во всем мире. Ни признака жизни вокруг. Вдали высокие отвалы на фоне неба, а в другой стороне возвышаются дома Йоханнесбурга. В холодном утреннем воздухе — затишье. Словно весь мир затаил дыхание.